Дом сестер
Шрифт:
Морин, хотя ей было только семнадцать лет, значительно тверже стояла в жизни на ногах, чем наивный Чарльз, и знала, что их обоих ждет драма.
– Ты должен хорошо подумать, – предупредила она, – твоя семья не будет от этого в восторге.
– Им придется с этим смириться, – возразил Чарльз.
Скандал, который разразился в этой связи, был такой силы, что он непременно разлучил бы Морин и Чарльза, если б они уже не были к этому времени такой крепкой парой. У старого Ричарда Грея один за другим происходили припадки бешенства, а его жена, рыдая, заперлась в своей комнате и никого не хотела видеть.
– Ты не в своем уме! – орал Ричард на своего сына. – То, что ты намереваешься сделать, совершенно невозможно! Это исключено!
– Я женюсь на Морин, отец. Мое решение непоколебимо, и ты ничего не сможешь изменить, – возражал Чарльз с настойчивостью в голосе, которой никто и никогда за ним не замечал.
У Ричарда зародились определенные подозрения.
– Она что… я имею в виду, она…
– Да, она ждет ребенка.
– Ну так это ведь не трагедия, мой мальчик! – Отец постарался взять себя в руки и говорить спокойно. – Я знаю, что ты чувствуешь. Ты хочешь поступить как человек чести. Это очень порядочно, но ты не окажешь услугу ни ей, ни себе, если загубишь свое будущее. Мы дадим ей денег. Достаточно денег, чтобы она могла спокойно растить ребенка и при этом не жить в нищете. Договорились? Это значительно больше, чем она могла бы ожидать.
Чарльз смотрел на отца полным отвращения взглядом.
– Морин не возьмет наши деньги, – сказал он презрительно, – она бросит их тебе под ноги. И потом, я женюсь на ней не из-за порядочности, а потому что я люблю ее!
Ричард побагровел.
– Ты не женишься! – закричал он. – Она служанка! И, что еще хуже, ирландка! Но самое ужасное – это то, что она католичка!
– Я все это знаю.
– Если ты это сделаешь, то в приличное общество будешь уже не вхож!
– С удовольствием откажусь от общества.
– Я лишу тебя наследства. Ты ничего не получишь! Ничего! И перестанешь быть мне сыном!
Чарльз лишь пожал плечами. Позднее Морин иногда говорила, что будет до конца своих дней стыдиться того, что в то время сомневалась в Чарльзе. Она думала, что он не выдержит и в конце концов у него не хватит сил, чтобы вынести разрыв с семьей.
В действительности же Чарльз не вынес бы разрыва с Морин. Он был непоколебим, даже когда отец и в самом деле лишил его прав на земельные угодья и имущество. Тем не менее по закону Чарльзу полагалась денежная компенсация, размер которой определялся оценочной стоимостью всего имущества. Он получил ферму Уэстхилл в Йоркшире, а также денежную сумму, которую сразу поместил на депозит, чтобы получать с нее ежемесячный доход. От денег Чарльз хотел сначала отказаться, но Морин напомнила ему, что он должен подумать о будущем их детей. Только благодаря деньгам им действительно удалось в дальнейшем отправить Джорджа на учебу в такой элитный колледж, как Итон.
Контакт между Чарльзом и его семьей полностью оборвался. Ни родители, ни два его брата ничего не давали о себе знать. Лишь незамужняя сестра Маргарет была всегда к нему привязана. Она жила в Лондоне и регулярно писала ему, даже несколько раз навещала. Маргарет была в хороших отношениях с Морин. Обе женщины то и дело старались убедить Чарльза примириться с отцом, но тот упорно отказывался это сделать. Маргарет сообщила, что и Ричард, которого они также множество раз уговаривали протянуть руку своему сыну, отказывался пойти навстречу.
– Я дождусь того дня, когда он сам приползет на коленях, – сказал он один-единственный раз. – А я абсолютно уверен, что он это сделает.
Фрэнсис никогда не сожалела, что не выросла в роскоши, на которую мог бы рассчитывать ее отец. Она знала, что ее детство и юность никогда не были бы так свободны и беззаботны. Йоркшир-Дейлз, который она так любила, тогда не стал бы ее родиной, а был бы всего лишь местом, где она проводила бы свои каникулы. Она никогда не бегала бы босиком и не скакала бы верхом по поместью. У нее не было бы матери, которая на коленях работала в саду, копалась в земле и при этом пела ирландские песни. И она никогда не ощутила бы приятную дрожь, с которой наблюдала за бабушкой Кейт, когда та вечерами сидела в кухне и повторяла молитвы, быстро перебирая пальцами четки и бормоча загадочные латинские слова.
Было 20 мая 1910 года. Стоял знойный день. Пчелы, насытившись, с жужжанием медленно кружили в воздухе. Из лесов и садов струился восхитительный цветочный аромат. На пастбищах коровы и овцы, отыскав тенистые места, терпеливо ждали, когда вечер принесет прохладу.
Дом замер под палящим полуденным солнцем. Слишком тихо, решила Фрэнсис. Даже когда господский дом Дейлвью своей тишиной и мрачностью часто казался склепом, все же хоть что-то напоминало о том, что там есть люди. Но в этот день создавалось ощущение, будто ничто не шевельнется за высокими окнами, словно старые стены затаили дыхание.
В этот день у Ли должен был состояться бал, посвященный началу лета, но в связи со смертью короля он был отменен. Тем более что в этот день, 20 мая, в Лондоне проходила торжественная церемония похорон, спустя две недели после смерти короля Эдуарда – раньше не успевали прибыть монархи Европы, чтобы отдать последние почести почившему королю. Тысячи людей собрались в Лондоне, заполнив улицы, по которым двигалась траурная процессия. Из-за необычайной жары люди один за другим падали в обморок, со многими случался тепловой удар. Повсюду в стране царил великий траур. Казалось, что на короткое время народ опять объединился, забыв о внутриполитических проблемах, обо всех волнениях и классовой борьбе, которые постоянно повсюду вспыхивали.
Фрэнсис и Джон договорились встретиться, и она надеялась, что тот об этом не забыл, как в прошлый раз. Гробовая тишина, повисшая над домом, пугала ее. Никто не вышел, как обычно, чтобы позаботиться о ее лошади. Из расположенных поблизости бытовок рабочих не доносилось не единого звука.
Фрэнсис спрыгнула с лошади, одернула длинную коричневую юбку и подвела животное вплотную к каменной входной лестнице, где была тень и где она могла привязать лошадь к перилам. Робко поднялась по ступеням и покачала бронзовый дверной молоточек в форме головы льва, но за дверью по-прежнему не раздалось ни единого звука. Фрэнсис решительно нажала ручку, дверь открылась, и она вошла.
В холле стояла приятная прохлада, но у Фрэнсис всегда возникало здесь тягостное ощущение от сумеречного света.
Стены были отделаны темным деревом и украшены многочисленными фамильными портретами в золоченых рамках. Широкая изогнутая лестница вела наверх. С потолка свешивалась огромная люстра, но, кроме особо торжественных вечерних приемов, Фрэнсис никогда не видела, чтобы она горела. В люстру заправлялись настоящие свечи, которые зажигались все по отдельности. Это была долгая и утомительная работа, требовавшая немало времени и участия нескольких слуг.