Дом у кладбища
Шрифт:
Да и что изменилось бы, поступи я по-своему? Разве поколение, бывшее свидетелем ее расцветавшей юности, не сошло уже давным-давно в могилу? Прибавь я ей несколько лет жизни, заметили бы мы сейчас какую-нибудь разницу? Когда честный Дэн Лофтус процитировал вслух стихи из Песни Песней, разве не звучали они для Лили утешительной эпитафией? Стань она женой капитана Деврё, какова была бы ее судьба? Лили не обладала стоически властным духом, способным выдержать крушение лучших надежд и ответить презрением на предательство. Природа, создавая ее бесхитростный характер, забыла вложить в него гнев и гордыню. Лили не смогла бы противостоять жестокому коварству, не смогла
Паддок и Деврё, как мы помним, в тот богатый событиями вечер, обменявшись на крыльце крепким рукопожатием, вместо расставания повернули обратно и вновь поднялись по лестнице в жилище капитана.
Оказавшись у себя в гостиной, Деврё разом утратил сдержанность; заговорив о своем горе, он то бушевал в неистовстве, то впадал в смирение, то сыпал упреками и громовыми проклятиями, то внезапно умолкал и оцепенело глядел в одну точку; добросердечный Паддок хранил молчание, но неподдельное сочувствие другу заставляло его то и дело прикладывать к глазам платок: бывает так, что мы скорбим не о себе, а об умерших, и нам близки и понятны благородные движения души.
— На улице никого нет, Паддок. Я закутаюсь в плащ и отправлюсь в Вязы повидать священника.
Деврё поплотнее завернулся в свою военную накидку. Несчастье побуждает вести себя беспокойно. Как всяким страдальцам, тем, кого постигла невзгода, мнится, будто перемена места даст им облегчение: инстинкт толкает их бежать от беды. Паддок присоединился к капитану, и они молча зашагали рядом.
Перейдя мост, оба остановились у колючей живой изгороди перед облетевшими вязами, и тут Деврё заколебался, идти ли дальше.
— Хочешь, чтобы я пошел вместо тебя? — спросил Паддок.
Деврё в нерешительности тронул его за плечо, но потом мягко возразил:
— Нет, благодарю, Паддок, я пойду сам — да, сам, — и с этими словами устремился к входной двери.
На лестнице Джон Трейси выразил мнение, что хозяин дома готов принять визитера, однако пожелал в этом убедиться. Высокой, закутанной в плащ фигуре пришлось дожидаться у дверей, пока слуга — правда, очень скоро — не вернулся с известием, что доктор Уолсингем нижайше просит капитана пожаловать к нему в кабинет.
Завидев Деврё у порога, священник шагнул ему навстречу.
— Надеюсь, сэр, — неуверенно проговорил капитан, — что вы простили меня.
Доктор взял его руку и, крепко стиснув в своей, произнес:
— Что тут вспоминать? Нас обоих постигло горе. Нельзя не печалиться, сэр, но вам еще тяжелее.
Деврё молчал, явно взволнованный — иначе с чего бы ему было натягивать плащ на самый лоб и упорно не отводить глаз от пола?
— Она оставила записку — совсем коротенькую, но каждая строчка ее должна чтиться свято.
Доктор порылся в бумагах на столе и протянул капитану листок, исписанный красивым почерком Лили.
— Мой долг — передать это вам… О, дорогая моя дочурка! — И старик горько заплакал. — Прошу вас, прочтите это, написано очень разборчиво… Какие тонкие у нее были пальцы!
Деврё бережно принял листок и прочитал следующее:
«Мой
Капитан Ричард Деврё прочитал эту безыскусную записку, перечитал еще раз и тихо спросил:
— О сэр, можно мне оставить это у себя, ведь это мне написано, — можно?
Кому приходилось слышать дивное эхо в окрестностях Килларни, когда рожок умолкает, но сыгранная мелодия отзывается издали — и до слуха вновь доносятся словно рожденные волшебством обрывки отзвучавшей музыки, те, наверное, отыщут в памяти нечто сходное с воздействием мыслей и переживаний давнего прошлого: на самый короткий миг являются нам из пучины вечного безмолвия нежные и грустные признания, что слетели с давным-давно исчезнувших уст.
Простые и печальные слова прощания — других уже не суждено было ему услышать — много-много раз одинокими ночами твердил вслух капитан Деврё и без конца восклицал и восклицал в ответ:
— Знала ли, знала ли ты, как я тебя люблю? Нет, никогда, никогда! Никогда я не полюблю никого, кроме тебя. Любимая, любимая моя, ты не можешь умереть. О нет, нет, нет! Ты должна быть со мной — здесь, здесь!
И капитан Деврё бил себя кулаком в грудь, где стучало сердце, пылавшее к Лили Уолсингем страстной и чистой любовью.
Глава XCI
КОЕ-КАКИЕ ДОКУМЕНТЫ ПОПАДАЮТ К МИСТЕРУ МЕРВИНУ;
РАЗГУЛ ВЕДЬМОВСКИХ СИЛ В МЕЛЬНИЦАХ
Мне неловко в этом признаться, но вскоре после того, как воскресным полднем Дейнджерфилд побеседовал с мистером Мервином на кладбище, застигнув его врасплох среди могильных плит, большеглазый юный джентльмен с длинными черными волосами сел, по наущению своего собеседника, за письменный стол. «Хиллзборо» был назначен к отплытию на следующий день, и письмо мистера Мервина, с содержавшимися в нем вопросами, а также чеком на двадцать гиней, отправилось с этим судном, едва подул попутный ветер, из дублинской бухты прямиком в столичную адвокатскую контору «Братья Элрингтон».
Утром того дня, события которого я описывал на протяжении нескольких последних глав, мистер Мервин получил следующий ответ:
«Сэр!
Произведя розыск запрошенных Вами бумаг, мы обнаружили один документ, близкий по содержанию к Вас интересующему. С Вашего позволения и в соответствии с Вашими указаниями, направляем Вам копию оного вместе с копией письма, имеющего прямое отношение к делу и полученного с той же почтой от сэра Филипа Дрейтона, из Дрейтон-Холла, некогда нашего клиента. Письмо написано им с целью пояснить свою причастность к данным обстоятельствам. Ваш чек на сумму двадцать гиней, адресованный фирме „Третт и Пенроуз“, также получен и с благодарностью принят для покрытия всех необходимых расходов.
Примите и проч.».