Дом у реки
Шрифт:
– Дуся ты рассказывала, зачем ты пошла в тайгу, – говорит отец.
Я смотрю на мать, но она смотрит на меня с ненавистью.
– Папочка, я просто решила прогуляться, а потом началась вьюга, вот я и заплутала в тайге,– говорю я.
– Борис, иди домой, ещё будет время наговориться, – говорит мать Полина.
– Хорошо, девочки мои, я пошел. Завтра, моя крошка, я приеду к тебе и привезу твоего любимого Михайло Потаповича. Он тебя будет веселить, и всё у нас отныне будет хорошо,– говорит отец, целует меня в щечку и выходит из палаты.
Какое-то время мы с матерью молчим. Она сидит напротив меня и просто смотрит мне в глаза.
– Что ты успела наговорить отцу? – спрашивает мать.
– Ничего, – отвечаю я.
– Запомни, если хоть слово скажешь ему, что видела, я тебя собственными руками придушу,– отвечает мать. – Ты зачем, зараза такая, в тайгу попёрлась? Что теперь с тобой, калекой, делать?
– Мамочка, прости меня, пожалуйста, – говорю я и начинаю плакать.
– Прости. Бог простит, – зло отвечает мать. – Мы теперь всю жизнь с тобой мучиться будем…
Через месяц отец забрал меня из больницы и привез домой. Он на руках внес меня в мою комнату и положил на кроватку.
– Дусенька, а это мой тебе подарок, – говорит отец. И я вижу большую куклу, которая лежит на моей кровати.
– Спасибо, папочка,– говорю я и обнимаю куклу. – Я назову её Варварой, так звали мою медсестру, которая каждые день делала мне перевязки в больнице.
– Ну, Варвара так Варвара, – отвечает отец и гладит меня по голове.
Зимние месяцы пролетели достаточно быстро. После этого несчастного случая жизнь нашей семьи изменилась. Родители всё чаще и чаще стали ссориться. После этих ссор отец уходил на дальнюю заимку и по несколько дней проводил там. Когда его не было дома, к нам всё чаще и чаще по ночам стал приезжать дядя Коля-милиционер. Они с матерью пили водку, а потом я всю ночь слушала скрип кровати, доносившийся из соседней комнаты. Я затыкала свои уши, накрывала голову подушкой, но этот скрип всё равно был слышен мне. В те дни, когда папа был дома, мы с ним делали уроки. Раз в месяц моя учительница передавала мне домашние задания по всем предметам, которые я делала с папой. Он из кожаных ремней сделал мне браслет на руку, и в него можно было вставлять ложку, чтобы кушать самой. Но папа, когда был дома, сам кормил меня. Мать Полина первое время тоже кормила меня с ложки, но потом, когда ей это надоело, она заставила отца приставить к моей кровати небольшой столик и сделать мне какое-нибудь приспособление, чтобы я могла сама принимать пищу. Когда папы не было дома, мать ставила миску с едой перед моей кроватью, и я ела сама. Если я разливала суп, то мать била меня резиновым шлангом, обзывая при этом неряхой. Самое трудное для меня было самостоятельно сходить в туалет. Когда папа был дома, я звала его, и он на руках относил меня в туалет. Мать несколько раз первое время помогла мне, но затем она сказала, что я должна быть самостоятельной. Она сказала, что не намерена всю жизнь выносить горшки за мной. Поставив однажды на стол возле кровати банку, она сказала, что я сама должна ходить в туалет в эту банку. Возле кровати она поставила помойное ведро, куда я должна была выливать содержимое банки. Это ведро стояло возле изголовья моей кровати, и я постоянно чувствовала жуткий смрад. Когда с заимки возвращался папа, банка и ведро из моей комнаты выносились, и он помогал мне справить надобности. Но как только он уходил на дальнюю заимку, ведро с банкой снова появлялись в моей комнате. Пришла весна. Снег давно растаял. По вечерам в тайге заливались соловьи, и от их пения на душе становилось хорошо. Я часто сидела возле окна и смотрела за весенней жизнью тайги. Клинья различных птиц возвращались в тайгу, чтобы обзавестись новым потомством, а с первыми холодами стать на крыло и улететь в теплые страны, для того чтобы вернуться сюда через год. Вот уже несколько дней папа был дома. Мне было так хорошо. Он учил со мной уроки, рассказывал дивные и интересные истории. Утром он разбудил меня и вынес к реке. Он усадил меня в кресло, стоящее на берегу реки. Предусмотрительно им уже были закинуты удочки. Мы сидели на берегу реки и смотрели за поплавками, которые подпрыгивали на водной глади. Это был лучший день в моей жизни. Солнышко грело меня своими ласковыми лучами, от чего я жмурилась и улыбалась.
– Дусенька, я накопил уже достаточно денег. Ещё немного, и я поеду в областной центр. Мне сказали, что мы сможем тебе поставить протезы на ноги, а чуть позже и на руки. Потерпи, моя девочка, всё у нас будет хорошо, – сказал отец и обнял меня.
– Спасибо, папочка. Я тогда сама смогу ходить в школу и буду самостоятельной, – ответила я.
– Да ты и так, моя девочка, совсем самостоятельная. Ты посмотри, какую ты картину уже почти дорисовала, – сказал отец. – Ремни на браслете не давят?
– Нет, папочка, не давят, – ответила я.
Дело в том, что папа, когда бывал дома, подставлял к моей кровати мольберт, расставлял краски, вставлял кисть в кожаный браслет, и я уже почти дорисовала свою картину, которую я хотела подарить ему. На ней было изображено озеро в тайге, которое утопало в зелени деревьев. По глади озера скользили белые лебеди, которые поднимались с поверхности воды, оставляя за собой брызги. Один лебедь был черным, и он не собирался устремляться ввысь, так как у него было перебито крыло и он не мог подняться в клин с белыми лебедями. Этот черный лебедь была я. Мне осталось лишь сделать небольшие штрихи на этой картине. И тогда я подарю её папе.
– Кстати, когда ты уже подаришь мне свою картину? – спросил папочка.
– Ну, мне совсем немножко осталось. Ты сегодня уйдешь на заимку, а когда ты вернешься, я тебе её подарю, – ответила я.
– Замечательно, моя крошка, – ответил отец и нежно поцеловал меня в щечку. Мы ещё долго удили рыбу. Клев был хорошим, и вскоре наш садок был полным. Мы сидели на берегу реки и просто болтали с папой. Мне в этот момент было так хорошо. Вскоре мои мучения закончатся, папа уже насобирал денег, и мне скоро установят протезы. Тогда я смогу быть полноценным человеком и вернусь в школу. Пускай первое время будет трудно, но ничего, я справлюсь, я сильная. Пройдет время, и папа будет мной гордиться…
Вечером, перед тем как уйти на дальнюю заимку, он поставил мольберт перед моей кроватью и расставил краски на столе.
– Мы с тобой договорились. Я вернусь через два дня, и ты подаришь мне свою картину, – сказал папа и улыбнулся.
– Да, договорились, сэр, – ответила я.
В этот день я очень устала и легла спать пораньше. Посреди ночи меня разбудили громкие голоса. Судя по всему, в гости опять пришел дядя Коля, и они с матерью сидели на кухне и пили водку. Я прислушалась.
– Вот ты скажи мне, Поля, ты ещё молодая женщина. Почему ты должна ухаживать за калекой? Сдай её лучше в детский дом. Зачем гробить свою судьбу. Или вон река рядом, мало ли что может случиться с калекой на берегу, – сказал дядя Коля.
– Да что ты говоришь, Николай? Она же всё-таки дочь мне как-никак. Это Борис думает, что она его кровинушка. А я в этом не уверена. Я ведь девка раньше видная была. Я жила в райцентре, хахалей было, ты не представляешь. Я-то до любви ох какая охотная, ну и спала со всеми подряд. А тут он в моей жизни появился. Мне это не мешало гулять на стороне и удовлетворять свою похоть. А потом я поняла, что забеременела. А тут Борька рядом, ну и поженились. А так сказать на сто процентов, что Дуська от него, я не могу. А в детский дом я её не отдам. Мне сейчас опекунство в райсовете оформляют, ну и пенсию на инвалида, а это неплохие деньги. Так что пусть Борька за ней горшки всю жизнь таскает, мне-то что. Давай выпьем, – сказала мать.
После услышанного откровения выпившей матери моё сердце заколотилось. Я, чтобы не было слышно, уткнулась лицом в подушку и зарыдала навзрыд. А что если я не родная папе? Что будет дальше? Может, самой доползти до речки, благо она рядом, и утонуть? Тогда всем будет легче, и мне не придется мучиться всю жизнь. Я попыталась уснуть. Но через некоторое время из соседней комнаты послышались скрип и стоны. Подвыпившая мать, уже ничего не стесняясь, стонала во весь голос…
Проснувшись утром, я увидела на столе возле своей кровати банку для туалета, рядом с которой стояла миска, по всей видимости, со вчерашними объедками с застолья матери с дядей Колей. Немного подкрепившись объедками, я попыталась сходить в банку. Было неудобно, и я пролила немного жидкости на кровать. Матери, по всей видимости, не было в избе. Может, она пошла доить Зорьку. Я на своих обрубках пододвинулась на кровати к мольберту, надела на руку кожаный браслет, вставила кисточку и принялась дорисовывать картину для папы. Завтра он вернется с заимки, и я подарю ему свой шедевр. Работа полностью увлекла меня, и я потерялась во времени. Я случайно зацепила баночку с красной краской, и она упала на пол, и масляное пятно растеклось по ковру, который лежал возле моей кровати. Да если мать увидит, то она меня прибьет за то, что я испачкала ковер, пронеслось у меня в голове. Надо это всё убрать. До этого я ни разу сама не слезала с кровати, но сейчас это надо было сделать, чтобы не получить от матери. Я перевернулась на живот и стала медленно сползать вниз с кровати. Держаться было нечем, и я грохнулась навзничь, зацепив при этом мольберт и еще несколько раскрытых баночек с красками. Всё это рухнуло сверху на меня. В этот момент я услышала, как дверь в избу отрылась. На пороге я увидела мать Полину. По её выражению лица было видно, что она ещё слегка пьяная. Она молча прошла в комнату, достала резиновый шланг и стала бить меня им по всем частям тела.
– Ах ты, паскуда такая, и что тебе не сидится. Весь ковер своими красками уделала. Что мне теперь с ним делать?
– Мамочка, пожалуйста, не бей меня, я сейчас все уберу, – взмолилась я.
– Уберет она, ишь какая. Куда тебе, калеке безрукой? Всё, закончилось мое терпение. Ты мне всю жизнь искалечила, тварь такая. Художница безрукая. Всё, – сказала мать и пошла на кухню.
Через минуту она вернулась в мою комнату. В её руках я увидела нож, лезвие которого поблескивало. У матери было злое выражение лица.