Дом учителя
Шрифт:
— Если от меня не будет писем некоторое время, не волнуйтесь, при первом удобном случае я дам о себе знать… В Ташкент, — сказал Сергей Алексеевич.
— Ну, а куда вам писать? — спросила она тихо.
Он не ответил, все так же виновато глядя.
— Постойте же, — потребовала она.
Спеша и порываясь, она вернулась к своему столику, выдвинула один из ящичков и достала что-то завернутое в кусок пожелтевшего от времени белого атласа. «Что-то» оказалось довольно большим серебряным крестиком грубоватой работы, без всяких украшений, на серебряной и тоже простой цепочке.
— Я
— Да… но… Ольга Александровна! — Самосуд был озадачен: такого он не ожидал и от Оли Синельниковой. — Благодарю за намерение, как говорится. Я же закоренелый…
— Знаю. Но я вас прошу… — щеки Ольги Александровны нежно порозовели. — Вот, вы видите вмятинку на крестике!.. Отец говорил нам, что это вмятинка от пули, что крестик спас нашего прадеда. Не упрямьтесь же!
— Да ведь это ни в какие ворота! Ну что вы? Это совершенно невозможно… — возражал, смеясь и конфузясь, Сергей Алексеевич; все же он был тронут. — Да если на мне найдут крестик!.. Нет уж, увольте…
— Хорошо, не надевайте его… — сказала Ольга Александровна. — Хорошо… Хотя почему, собственно, все должны знать, что у вас на груди крестик?
— Ольга Александровна! — он опять засмеялся. — Что же мне, прятать его?
Она с серьезным выражением кивнула.
— А вы его просто носите… Ну, не на груди, ну в кармане… Это вовсе не значит, что вы верующий… Пусть он только всегда будет с вами! Сделайте для меня!
Она завернула крестик в атласный платочек и протянула Самосуду. Щеки ее розовели по-молодому, а вот руки были уже совсем старенькие, в морщинках, обсыпанные мелкой «гречкой». И, взглянув на эти руки, Сергей Алексеевич утратил свою твердость.
— Разве что в кармане. — Он взял атласный сверточек и быстро, как бы украдкой от себя самого, сунул в карман толстовки.
— Спасибо, дорогой друг! — сказала она. — Спасибо вам.
Он помотал головой, прося ее не продолжать. И они оба замолчали, испытывая стеснение и боязнь слов, точно так же, как это бывает после признания в любви.
— Вы будете где-нибудь поблизости от города? — спросила Ольга Александровна. — Ах, зачем вы не хотите мне сказать?
Он кротко взглянул на нее из-под спутанных бровей.
— Вы, наверное, будете жить в лесу. Вы уходите в лес?
— Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса, — сказал он и непроизвольно вздохнул.
— Ни слова в простоте, — сокрушенно сказала она. — Осень же, одевайтесь, ради бога, теплее! Егерское белье вам надо, носки шерстяные… Есть у вас шерстяные носки? Я вам поищу, найду.
За дверью раздалось легкое постукивание, затем вошла и недалеко от порога остановилась Мария Александровна — маленькая, прямая, в темном платке.
— Нас бомбят опять, — сказала она, точно пропела своим альтовым голосом, — где-то ближе к Москве. Очень сильно бомбят.
Черные, как у сестры, глаза ее были кукольно неподвижны. Но, подавшись вперед тонкой, плоской фигуркой, приподняв тщательно, на прямой пробор причесанную голову, она словно бы всем существом стремилась проникнуть из своей вечной тьмы в такой близкий светлый мир зрячих людей. А поднесенная к бледно-восковому лицу ладонью наружу рука со слегка шевелившимися пальцами ловила какие-то сигналы из этого зрячего мира.
— Сергей Алексеевич у нас — вот хорошо! — пропела она. — Добрый вечер, Сергей Алексеевич! Вы так редко теперь заглядываете… А у меня новости — невеселые, к сожалению…
— Что, Маша? Как погуляла? — бросив взгляд на Самосуда, спросила Ольга Александровна.
— Этот военный, что сегодня приехал… Он посоветовал нам уезжать как можно скорее, — сказала слепая. — Это его слова, правда, он только рядовой. И он очень нервничает, бедняжка!.. Вполне, между прочим, интеллигентный человек. И я подумала, Оля… ты только сразу не возражай! Я подумала, что тебе, во всяком случае, надо уехать. Тебе и Лене.
— Почему мне «во всяком случае»? — спросила Ольга Александровна.
— Ты все-таки официальное лицо, ты занимаешь определенное положение. Лене тоже нельзя оставаться — она комсомолка.
— О господи! — Ольга Александровна подошла к сестре. — А ты решила остаться? Одна?
— Ну что мне могут сделать? Кому я нужна и кому опасна? Я тихонько буду ждать вашего возвращения. Ведь вы вернетесь?.. Сергей Алексеевич, вы обязательно вернетесь?
Она не трогалась с места, не двигалась, и только ее ладонь с вздрагивающими пальцами, обращенная к зрячим людям, словно бы тоже спрашивала.
— Вернемся, конечно! Никуда не денемся! — ответил Самосуд.
— Мы завтра все уезжаем, Машенька, — сказала Ольга Александровна. — Все мы… А дом мы заколотим.
— Не беспокойтесь о доме, — сказал Самосуд. — Все заботы о нем, о библиотеке я принимаю на себя.
Ольга Александровна обняла сестру за сухие плечики, и они постояли так, как две подружки. Мария Александровна, утешая старшую сестру, поглаживала свободной рукой ее округлую спину. Но открытые глаза слепой оставались по-прежнему мертвенно-безразличными, стеклянно блестя в свете лампы.
Четвертая глава
Перед битвой
Генералы
Командиры закрывали папки с картами и схемами, застегивали планшеты и выходили — они были утомлены и озабочены; рассеянно, как бы про себя, улыбался начальник армейской разведки. Только что командующий фронтом резко, в пух и прах, разнес его доклад, и этот желтый от недосыпания немолодой полковник уходил с неясной улыбкой, натыкаясь, как слепой, на стулья.
Генералы остались вдвоем: командарм — генерал-лейтенант, однокашник генерал-полковника, командующего фронтом — вместе, и одном году, поступили в Академию имени Фрунзе, вместе переходили с курса на курс — подождал, пока дверь за участниками совещания закрылась, и перевел взгляд на командующего. «Ну, а теперь давай без чинов, по душам…» — было в этом взгляде, сразу изменившем замкнутое выражение его большого, в толстых морщинах лица. Генерал-лейтенант в продолжение всего совещания говорил мало, больше слушал, держась как бы даже в сторонке. И с неодобрением — это было замечено многими — покачал головой, когда командующий проговорил своим однотонно-звучным, без оттенков голосом: