Дом в Порубежье (рассказы)
Шрифт:
Примерно через пять минут они вновь напали на нас, и на этот раз я чуть не поплатился жизнью, подойдя по собственной глупости слишком близко к гребню скалы, ибо пучок щупалец внезапно взметнулся снизу из темноты, обхватил мою левую лодыжку и потянул меня. Я плюхнулся на зад, и обе мои ноги перевесились через край пропасти, и только по божьей милости я не полетел в долину вниз головой. И я действительно подвергся серьезной опасности, ибо животное, вцепившееся мне в ногу, прилагало огромные усилия, чтобы утащить меня вниз, но я сопротивлялся, руками и собственным седалищем помогая себе удержаться. Видя, что таким образом ему не удастся покончить со мной, оно ослабило хватку и впилось в ботинок, прокусив толстую кожу и почти отхватив мой мизинец. Однако теперь мне не надо было держаться обеими руками, и я, обезумевший от боли и смертельного страха, внушенного мне этим существом, в бешенстве ударил по нему рапирой; но я не сразу избавился от него, ибо оно схватило ее за клинок, но я вырвал его прежде, прежде чем животное успело крепко сжать его, возможно, отрезав, хотя я в том и не уверен, его щупальцы, ибо они, казалось, не обхватывали лезвие, а присосались к нему; потом, через мгновение, одним удачным ударом я тяжко ранил его, и оно отпустило меня, и я наконец смог перевести дух в более спокойном месте.
После этого мы уже больше не подвергались нападениям, хотя и не знали, не предвещает ли это спокойствие нового нашествия травяных людей. Так наступил рассвет, и за все это время луна так и не пришла к нам на помощь, не выглянула из-за туч, затянувших весь небосвод и придававших занимавшемуся дню уныние.
Как только рассвело, мы обследовали долину, но не обнаружили там никого из травяных людей — ни даже их трупов, ибо они, видимо, унесли всех убитых и раненых, и нам не удалось рассмотреть этих чудовищ при дневном свете. И хотя мы и не нашли их мертвых тел, все гребни скал были в крови и слизи, и от последней исходило зловоние, присущее этим животным. Впрочем, оно нам недолго досаждало, ветер, унеся его далеко в подветренную сторону, наполнил наши легкие благоухающим и здоровым воздухом.
Вскоре, видя, что опасность миновала, боцман созвал нас у главного костра, где догорал большой брус, и только здесь мы обнаружили, что один из наших людей пропал. И хотя мы обыскали сначала всю вершину холма, а впоследствии долину и остров, мы так его и не нашли.
Через центр циклона
Циклон — «самый страшный враг, которого не миновать моряку в его опасной профессии».
В середине ноября четырехмачтовый барк «Голконда», придя из Крокета, бросил якорь у Телеграфного холма, возле Сан-Франциско. Он шел с грузом зерна домой вокруг мыса Горн. Спустя пять дней он миновал на буксире Золотые ворота и, отдав концы, направился под парусами в плавание, едва не ставшее для него последним.
Две недели навстречу нам дули ветра, но затем наше судно подхватил попутный ветер и гнал нас почти до самого экватора. Здесь, всего в паре градусов от него, он стих, и лишь через неделю мы оказались, лавируя и дрейфуя, в Южном полушарии.
Примерно в пяти градусах к югу от экватора подул попутный ветер, и мы продвинулись еще на десять-двенадцать градусов в южном направлении; потом, одним ранним утром, он стих, и разразилась короткая, но страшная гроза со столь частыми вспышками молний, что мне удалось, когда я снимал с левого борта море и тучи, сфотографировать одну. Днем, как я уже говорил, ветер полностью улегся, и мы заштилели под палящим, жгучим солнцем. Мы подняли нижние паруса, чтобы они не изнашивались при ленивом покачивании судна на едва приметных волнах, и стали, как принято в таких случаях, драить и чистить покрашенные части.
Днем температура, казалось, только поднималась; воздух утратил прозрачность, и видневшаяся вдали низкая дымка со всех сторон окружила судно. Временами этим воздухом, приобретавшим какое-то странное свойство, становилось просто невозможно дышать, и матросы с большим трудом вдыхали его. С каждым часом гнетущее состояние лишь усиливалось.
Потом, около, по-моему, половины четвертого пополудни, я заметил на небосводе странный, неестественный, тусклый, кирпично-красный свет. Он был едва различим, и я не мог определить, откуда он исходил; казалось, что он разлит в воздухе. Ко мне, когда я смотрел на него, подошел первый помощник капитана. Примерно через полминуты он неожиданно воскликнул:
— Черт, ты слышал?
— Нет, мистер Джексон, — ответил я. — А что такое?
— Слушай! — таков был его ответ, и мы минуты две простояли молча.
— Вот! Вот опять! — внезапно воскликнул он, и в то же мгновение и я услышал его… звук, странное приглушенное грохотание где-то далеко на северо-востоке. Оно раздавалось секунд пятнадцать, а затем, перерастая в негромкий, глухой стон, стихло.
Простояв молча какое-то время, на сей раз еще дольше, мы вновь, наконец, услышали его… далекое, слабое рычание дикого зверя, где-то на северо-востоке за линией горизонта. Когда он, издав странный глухой стон, стих, помощник дотронулся до моей руки.
— Позови старика, — велел он, имея в виду капитана. — И взгляни там внизу на барометр.
Я выполнил оба приказа, и несколько минут спустя капитан уже стоял на палубе рядом со своим помощником — и слушал.
— Как там барометр? — спросил помощник, когда я подошел.
— Без изменений, — ответил я, и он, кивнув головой, вновь стал прислушиваться. И хотя мы простояли молча около получаса, мы больше не услышали того зловещего, далекого грохота, поэтому мы, ведь показания барометра не менялись, не придали этому большого значения.
Тем же вечером мы наблюдали неописуемо великолепный закат солнца, показавшийся мне каким-то неестественным еще и потому, как он осветил поверхность моря, слегка волнуемого тогда небольшим вечерним ветерком. Помощник, очевидно, полагал, что он предвещает непогоду, ибо он велел вахтенным на палубе убрать три бромбрамселя.
К тому моменту, когда матросы спустились вниз, солнце уже село, и начинало смеркаться; однако небосвод на северо-востоке — там, откуда, как вы помните, доносился приглушенный грохот, — был окрашен в яркие красные и оранжевые тона.
Чуть позже, помнится, я услышал, как помощник сказал капитану, что погода портится и на нас, по его мнению, надвигается циклон. Однако капитан, совсем еще молодой человек, отмахнулся от него, заявив, что следует доверять барометру, а не себе. Однако помощник, как мне показалось, остался при своем мнении, но не стал настаивать на нем в пику начальству.
Вскоре, когда все вокруг окутала ночная мгла, оранжевые краски сошли с небосвода, и на нем остался один мрачный, угрожающий красный свет с какой-то странно яркой белой полосой, проходящей на северо-востоке примерно в двадцати градусах над линией горизонта. Эту картину можно было наблюдать добрых полчаса, и она произвела такое впечатление на экипаж, внушив ему мысль о том, что что-то надвигается, что многие матросы, присев, глядели поверх правого леера до тех пор, пока небосвод не затянула серая мгла. Той ночью я стоял вахту на палубе с полуночи до четырех часов утра. Юнга, пришедший разбудить меня, сообщил, что всю последнюю вахту сверкали молнии. Не успел он договорить, как яркая синеватая вспышка озарила бортовой иллюминатор, но грома не последовало.
Я торопливо соскочил с койки, оделся и, схватив фотоаппарат, выбежал на палубу. Я открыл затвор объектива, и в следующее мгновение — вспышка! — огромный поток электричества обрушился сверху.
Тотчас же первый помощник капитана громко спросил у меня со среза полуюта, успел ли я сфотографировать эту молнию. Я ответил «да» (так я думал), и он велел мне подойти к полуюту, к нему, и дальше снимать уже оттуда, ибо он, капитан и второй помощник очень интересовались моим увлечением фотографией и старались создать условия для того, чтобы у меня получались хорошие снимки.