Дом
Шрифт:
Окунаясь в природу, подчиняясь ритму времен года, диктату состава почвы, силе ветров и режиму дождей, Х столкнулась при создании своего сада с ограничениями куда более жесткими, чем при постройке дома. Надо было поладить с географией и геологией, с кислотностью почвы и морским воздухом, смиренно подчиниться их законам, склониться перед их силой, плыть по течению, признав, что не все в ее власти, при любых обстоятельствах. В общем, освободиться от своего «я», от иллюзии, что воля всесильна, – иллюзии, которую поддерживают архитектура и строительство, едва ограниченные сопротивлением материалов, – сдаться, чтобы покориться законам природы – и внутренним проявлениям глубинного «я». И тогда, быть может, после долгого, упорного труда посчастливится, если соединятся силы земли и силы души, открыть за действительностью реальность, онтологический мир за миром видимым, мир разума
Будучи абсолютной самоучкой, Х задумала свой сад так, чтобы он был красив во все времена года, а ухода требовал самого простого, без химических удобрений. Главной ее заботой была гармония. Она хотела возможности пойти куда угодно, в какое угодно время года, и, поворачиваясь во все стороны, любоваться сценами, перспективами, радующими глаз ансамблями. На возвышенности, открытой всем ветрам, на берегу моря это была амбициозная задача. Добиться своего она могла одним только способом: смешать амбиции со смирением. Довериться местной растительности, покориться законам природы. Сад – он вообще из области природы или из сфер искусства, то есть дело рук человеческих? Философы в старину обожали такие контроверзы.
Там и сям, возле дома и поодаль, она создала клумбы, аллеи, перспективы. Копала землю, сажала, сеяла. Изобретала формы и цвета. Мечтала. Она высадила самые разные кусты, с виду естественные, а на самом деле – тщательно подстриженные. Отыскала вечнозеленые виды, и даже с зимним цветением – бесценные для украшения сада зимой. Сад свой она задумала как лабиринт. В нем можно было потеряться – и найтись. По крайней мере, это случилось с ней, когда она его рисовала: она утонула в ботанических идеях и ими же спаслась. Она выработала направление движения, маршруты – которые никуда не вели. Надо было поворачивать, возвращаться назад, опять теряться, искать новый выход. И снова блуждать среди клумб, расцвеченных мириадами цветов, гроздьев глициний, ползучих розовых побегов и порой вдыхать окутывающий вас хмельной аромат перечной мяты и других душистых растений. Заблудиться, чтобы прийти куда? В себя. В возвращенный рай. В свет солнечной красоты.
Однажды, когда она хлопотала в саду, землю полил обильный ливень. Лето стояло долгое: это был дождь радости и возрождения. Х была счастлива. Она подумала, что ее растения и весь сад дождь тоже воскресит.
Пониже дома большая лужа – даже маленький пруд, если ее чуть облагородить, – задуманная когда-то для удержания воды, переполнилась, вышла из берегов и залила участок. Пропитанный водой, он превратился в болото. Почти непроходимое. Топкое. Скользкое. Опасное. Затопленные, захлебнувшиеся, сморщенные от воды растения имели жалкий вид и совсем не были счастливы. Вода застоялась, а потом, через много недель, просочилась под землю, в утес, быстро, одномоментно. Больше речи об этом не заходило.
XI
Вопрос с бойлером был окончательно решен – в пользу Х, – дом приведен в порядок, затем доведен до ума, мебель починена или заменена. Новенький, с иголочки – но с тысячей мелочей, напоминавших о его недавнем прошлом скромной лачуги; казалось, он стоит здесь испокон веков, – дом выглядел прелестно. На него было приятно смотреть и еще приятнее в нем жить. «Без претензий, простой, безыскусный, светлый», как пожелала Х, когда в начале своего предприятия связалась с архитектором. Мария, как все называли дом, казалась особенно приветливой теперь, в окружении пышной растительности, художественно высаженной, часто цветущей, свежей, отрадной для глаз.
Х посчастливилось прожить несколько месяцев в своем доме, провести в нем четыре времени года. Она полюбила приглашать в дом гостей. По большей части жителей острова, но и коллег по работе, бывших коллег, родственников, друзей с континента; она принимала кого на день, кого и на подольше. Всем она хвасталась своим домом – какая терраса, какой вид, какое счастье! – показывала сад – просто чудо, – водила по окрестностям. Вместе они гуляли по острову. Ходили по холмам, по берегу моря, купались. Приезжавшие впервые бывали поражены светом и плеском бьющихся об утесы волн. Особенно в дни сильного ветра и в грозу. Величественное было зрелище.
Так, некоторое время дом жил в оптимальном режиме, той жизнью, которую ему предназначили, безмятежный, живительный. Его хозяевам и их гостям было в нем спокойно и хорошо. Симон, когда бывал на острове, рыбачил, гулял, долгие часы проводил в раздумьях, глядя на горизонт. Х принимала гостей и
А потом, однажды утром, в дверь дома постучались представители мэрии: его надо покинуть. Без промедления. Доступ на этот кусочек острова отныне запрещен. «Геологическая опасность», было написано на постановлении муниципалитета, «угроза обрушения». Утес – якобы – обваливался, грозя унести с собой участок и дом со всеми его обитателями. Опасность была слишком велика. Все на выход, быстро.
Какую бы историю ни брались рассказывать на острове, в ней всегда был, даже если его не выводили сразу на авансцену, а то и вовсе будто бы не замечали, главный герой – море. Действующее лицо неизбежно знакомое, близкое – соседи же, – всем приятное: к нему ходили рыбачить, купаться, развлекаться, по нему плавали, его с удовольствием созерцали, в пейзажах оно было прекраснейшим элементом. Но и мир в корне чуждый, отдельный, иной. Враждебный мир штормов, кораблекрушений. И главное, неведомый – архетип неведомого: что мы знаем о море, о его мощи, о его тайных силах, о его глубинах, о его неустанном терпении? Тревожный мир, жуткий мир, полный опасностей и чудовищ, навевающий ужас, мысли о бедствии, о драме, о смерти. Отдельный мир, со своими законами и кодексами, автономный, во всем противоположный мирной и надежной суше, прибежищу «сухопутных крыс», как говорят моряки. Мир, который всегда, во всех культурах и всех мифологиях, символизировал фигуру Другого, иного. Это не случайно: слишком они разные, безнадежно несхожие, мир суши и мир моря. Их судьбы иногда взаимодополняющи, чаще противоположны, антагонистичны, непримиримы. А море – оно просторнее, оно опаснее. За ним стоит вечность.
На море можно смотреть с утра до вечера. Успокаиваться, созерцая его. Любить. Им можно пользоваться, как декорацией для величайших зрелищ природы – восхода или заката солнца, фаз луны, штормов. Можно впитывать тысячу оттенков его цвета, плескаться в нем, играть, барахтаться, одному или с детьми и внуками. Морю наплевать. Разве что время от времени взимает оно свою десятину, неосторожного купальщика, кого-то слабого или самонадеянного – или безумного, или просто невезучего. А то опрокинет корабль, и он тонет, как говорится, спасите наши души – и души канут бесследно в бездны. Пошлет огромную волну, цунами, а то просто опасное течение, – событие колоссальной силы – или подспудное, коварное, злокозненное, – и не даст ни единого шанса тому, кто вздумает ему противостоять, бросить вызов. Оно сильнее. С тех пор как его бороздят корабли, с тех пор как с ним развлекаются, им любуются, море полно утопленников, потерпевших бедствие, блуждающих мертвецов, непогребенных на веки вечные, до конца времен.
Все это пустяки. Всего лишь мелочь, которую море взимает с жителей планеты. Дань за его прелести. Оно еще страшнее, гораздо страшнее. Оно подтачивает континенты, замышляя, из тысячелетия в тысячелетие, разрушить их до основания, раскрошить, растворить, чтобы ничего от них не осталось. Оно никуда не спешит. Время – века, геологические эры – работает на него. И ему все нипочем – даже незыблемость суши, ее якобы мощь, ее прочность и надежность. Безостановочно лижет оно берега, днем и ночью, неустанно, непрерывно, тысячелетиями слизывает со скал ничтожно малые частицы, песчинки, и рассеивает их в океанских глубинах или собирает на приветливых с виду пляжах. Оно точит самые прочные скалы, самые твердые, самые древние камни, разбивает их, уничтожает бесследно. Для этого оно рождено. Никогда не останавливаться. Не давать суше ни мгновения передышки. Найдя трещину – крошечную щелку, невидимую глазу, – оно просачивается в нее и роет туннель. У него есть время. Тысяча лет для него ничто. Тысяча тысяч лет – пустяк. Оно продолбит, проникнет, расширит щель, обточит края туннеля и хлынет, решительное, беспощадное, неотвратимое. Найдет выемку в скале – и непременно зальет ее, превратит в грот, расширит, углубит. Будет биться одновременно о стены и свод, терпеливо в дни маленьких волн, с радостной яростью в сильные шторма. Проникнет в галереи, которые начало прокладывать тысячу лет назад, будет буравить сушу, снова и снова искать трещины, истончать камень, превратится – оно ведь такое изменчивое, такое гибкое – в кирку, в кайло, в отбойный молоток со сверхмощным двигателем. И когда свод грота станет совсем тонким, будет долбить еще и еще, чтобы изничтожить его. Чтобы ливни довершили начатое – святая солидарность соленой и пресной воды, – пока потолок грота не рухнет и не затонет в море, которое унесет его остатки к черту на кулички, далеко в свои потоки, в свои неведомые глубины.