Домашний фронт
Шрифт:
Он взял Джолин за руку. В последнее время она редко грустила, но в те минуты, когда меланхолия все же брала верх, Джолин не сопротивлялась. На ее тонком запястье поблескивал браслет часов, которые Майкл подарил ей на день рождения. Они странно контрастировали с простым обручальным колечком. Когда Джолин впервые надела часы, Майкл смутился. Предложил заменить на что-то другое. «Не следовало мне их покупать, — сказал он. — Но тогда я этого не понимал. Нужно было пойти на вечеринку».
«Кто прошлое помянет… — улыбнулась она. — Мы оба теперь другие, — и слава богу».
И это правда. За последний
И сильнее всего Джолин. За последние несколько недель она научилась — а вместе с ней и все они — не прятать грусть. Майкл сжал руку жены.
Включились двигатели, и кресла слегка завибрировали. Наверное, Джолин вспоминала, как садилась в кресло пилота, надевала шлем и проверяла системы винтокрылой машины.
Самолет отъехал от посадочного рукава и покатился к взлетной полосе. Потом набрал скорость, приподнялся, и вот они уже в воздухе.
Из иллюминаторов открывался вид на синее небо.
— Я не рассказывала тебе о цветущих сливах? — тихо спросила Джолин. — Мы видели их, когда взлетали с базы. Смотришь вниз и под голубым небом — розовая пена. Очень красиво!
Джолин говорила об этом так легко и радостно, что у него перехватило дыхание.
— Я хочу привести девочек на могилу отца, — помолчав, сказал он.
Она внимательно посмотрела на него.
— Ты ни разу не был там после похорон.
— Думаю, я не единственный член семьи, который боится собственных чувств.
— Точно. — Джолин вздохнула. — Я до сих пор не прочла письмо Тэми.
— Знаю.
Она прислонилась к его плечу.
— Кстати, на прошлой неделе я говорил с Биллом Ломандом.
— Да? — Джолин встрепенулась.
— Хотел приберечь к Рождеству, но поскольку мы тут, в твоей стихии… В общем, я говорил с ним о том, чтобы тебе снова летать. Он не видит причин, по которым с твоей шикарной новой ногой это невозможно. Называл какой-то маленький вертолет — там куча букв и цифр, я забыл. Но Бен готов заниматься с тобой. Когда ты будешь готова. Может, однажды ты сядешь за штурвал вертолета новостного канала. Кто знает?
— Действительно, кто знает? — Она улыбнулась. — Я тебя люблю, Майкл Заркадес.
Теоретически Джолин знала, что Вашингтон, округ Колумбия — это город памятников. Она читала о всевозможных достопримечательностях, посвященных истории страны, но пока сама не ступила на оживленные улицы, не понимала, как эти памятники связаны друг с другом в единое повествование. Куда ни бросишь взгляд — на тонкие полоски покрытой снегом земли, на таблички на скамейках в парке, на мраморные статуи — везде память о прошлом, напоминание. Сам город ее тоже удивил. Джолин ожидала увидеть нечто вроде Нью-Йорка, лес из небоскребов. Но Вашингтон был совсем другим — ни высотных зданий, ни бетонных ущелий, в которых прохожий чувствует себя крохотным и уязвимым.
Нью-Йорк хвастался своим величием, хотел, чтобы туристы с восторгом взирали на творения человеческих рук. Вашингтон знал, что величие человека не в камне и стали, а в мыслях и решениях.
— Ты готова? — спросил Майкл.
Она отвернулась от окна гостиничного номера, выходившего на тихую, заснеженную улицу.
За спиной Майкла, над изящным французским комодом, висело зеркало в золоченой раме. Джолин
На мгновение она снова стала солдатом — парадная форма, аккуратный черный берет. Медали и знаки отличия на груди напомнили о том, кем она была в прошлом. Наверное, она в последний раз надевает форму. Теперь как раз идет процесс ее увольнения из армии по ранению. Скоро военная форма займет свое место рядом со свадебным платьем — в пластиковом чехле в дальнем углу шкафа.
Эта часть ее жизни закончилась. Впереди ждало туманное, полное возможностей будущее.
— Джо?
Она улыбнулась.
— Все в порядке, Майкл. Просто немного странно. — Она надел пальто, которое ей подал муж.
Держась за руки, они шли по Конститьюшн-авеню. Весь город был серо-белым, со шрамами резких черных теней. Ветки деревьев в Парке Конституции были покрыты снегом.
Майкл с Джолин миновали последнее дерево с облетевшими листьями и увидели стену мемориала. Даже в этот холодный, снежный день черный гранит казался живым; в нем отражались немногие посетители, которые решились прийти сюда в такой холод. На казавшейся бесконечной черной стене были выбиты имена павших во Вьетнаме солдат. Джолин протянула руку и провела пальцами по буквам. Под стеной лежали цветы и сувениры, принесенные родными и близкими.
Больше пятидесяти восьми тысяч имен.
Она не поняла, что плачет, пока Майкл не обнял ее, но уходить все равно не хотела.
— Летом я хочу привезти сюда девочек.
— Летом — это хорошая идея, — сказал Майкл. — Но теперь пойдем. Я уже рук не чувствую.
Джолин кивнула и позволила себя увести. Впереди сквозь снежную пелену проступала перламутровая громада Мемориала Линкольна, освещенная золотистыми лучами прожекторов. «И всякий дом, разделившийся сам в себе, не устоит» [18] .
18
Евангелие от Матфея, 12:25. Эту цитату использовал в своей знаменитой речи Линкольн.
Майкл остановил такси, и они запрыгнули в салон.
— Уолтер Рид, — сказал он и потер ладони.
Джолин смотрела в окно на проносящийся мимо заснеженный город. Когда они подъехали к входу внушительного здания медицинского центра, снегопад стал таким сильным, что она почти ничего не видела.
В оживленном фойе госпиталя на Джолин вдруг нахлынули воспоминания: она лежит на спине, пристегнутая ремнями к каталке, смотрит на слепящие лампы, пытаясь не плакать и не кричать, и все время повторяет: «Как мой экипаж?», пока не теряет сознание. Невыносимая боль. На секунду все это снова вернулось.
Майкл стиснул ее руку, своим прикосновением напоминая, что она здесь, стоит на своих ногах, и что худшее позади. Джолин сняла тяжелое шерстяное пальто и протянула мужу.
Оставшись в парадной форме, с медалями и нашивками, свидетельствовавшими о долгих годах службы, она вдруг почувствовала уверенность. Не важно, что юбка не скрывает того, что она потеряла, — военная форма вернула ту женщину, которой Джолин была двадцать лет. И она с гордостью носила эту форму.
— Как ты? — спросил Майкл.