Домик на Волге

Степняк-Кравчинский Сергей Михайлович

– Хорошо, - сказал Владимир.
– Писать мне к вам, конечно невозможно. Но мы сделаем вот что. Скажите сколько вам лет?

– Двадцать два, - ответила Катя, несколько удивленная таким приступом.

– Нутак вот. двадцать второго - число ваших чет - я напечатаю в вашей газете какое-нибудь дутое объявление, скажем, об уроках испанского и португальского языка, и дам дутый адрес, где опять же будет двадцать два, число ваших лет. Ну вы и будете уж знать что я в Петербурге.

Катя подивилась легкости и простоте его плана и сказала, что будет ждать двадцать второго.

– Мне тоже нужно о чем-то вас попросить,

Катерина Васильевна, - сказал Владимир после некоторого раздумья.

– Ну что, скажите.

– Помните наш вчерашний разговор насчет вашего брата?

– Еще бы! Конечно, помню,- сказала Катя.

– Можете быть уверены, что и я его не забуду. Но только дайте мне слово, что вы ни одной живой душе не скажете о моем намерении. Вы понимаете, ч го это - не моя прихоть: все в этих делах зависит от сохранения тайны. И я не о себе только хлопочу.

– Извольте, даю, - сказала Катя.
– Ни одной живой душе, кроме, конечно, мамы.

– Нет, и ей, я хочу, чтобы вы ничего не говорили.

– Как? Не сказать маме?
– удивилась Катя.
– Какая может быть опасность от того, что мама будет знать? А это дало бы луч надежды.

– Так, - согласилсяВладимир.
– Ноонаможет сказать об этом, да и наверное скажет кому-нибудь еще...

Владимир не хотел договаривать до конца. Ему было слишком тяжело обличать перед Катей ее же жениха. Но чуткое ухо девушки тотчас уловило какую-то особую нотку в его голосе.

– Что вы этим хотите сказать? Кого вы имеете в виду?
– спросила она вспыхнув.

Владимир молчал.

– Чего вы молчите? Вы кого-то имеете в виду.

Так говорите же прямо. Таких вещей нельзя говорить без основания, слышите?
– настаивала Катя, волнуясь все более и более.

– Чего же мне говорить? Вы сами догадываетесь, - сказал Владимир, смотря в сторону.

– Павла Александровича, да?
– с негодованием вскричача Катя.
– И вам это не стыдно! Потому что он других с вами взглядов, что он чиновник, - вы готовы заподозрить его....

– Нет, не потому,- спокойно отвечал Владимир.

– Так почему же? Говорите. Я требую.

– Как вы думаете,- сказал Владимир, смотря ей в лицо, - кому мы обязаны вчерашним визитом? Кто мог знать?..

– Неправда, это неправда: этого не может быть!

Я вам запрещаю, слышите ли, запрещаю повторять эту клевету, проговорила Катя, задыхаясь от гнева.

– Я рад бы ошибиться,- сказан Владимир.
– Я был бы счастлив, если б я действительно ошибся. Но...

– Нет, нет! Говорят вам, нет!
– почти кричала Катя.
– Замолчите.

Владимир пожал плечами и замолчал. Они не обменялись ни словом до самой минуты расставания.

На пристани никого не было, кроме двух старух богомолок, ехавших к Макарию. Владимир благополучно взял билет и с чемоданом в руке ждал спуска мостков.

– Не поминайте лихом, Катерина Васильевна, - сказал он вполголоса, - и простите мне все мои прегрешения - невольные, - пояснил он, - потому что вольных у меня против вас быть не может.

Катя досадливо махнула рукой.

Она оставалась на пристани, как солдат на посту, пока пароход не ушел, потом она, не оглядываясь, пошла в городок, наняла, не торопясь, повозку и поехала домой, сама не своя. В душу ее было брошено страшное сомнение. Лишь только она осталась сама с собою, ее твердое убеждение в невинности ее жениха поколебалось.

Улики были все против него. К тому же она припомнила некоторые его слова и выражения, которые до сих пор она пропускала мимо ушей. Он не решался при ней бранить Ваню, но он ненавидел всех таких, как он, и считал их чуть ли не личными врагами, с которыми нечего было шутить и церемониться. Вообще он с врагами не церемонился, она это знала. Подъезжая к дому, она увидела конюха, проводившего знакомого ей верхового коня, который был весь в поту и мыле.

В прихожей ее встретил Крутиков, который только что прискакал из города.

– А, наконец-то!
– воскликнул он.
– Я уж думал, что никогда тебя больше не увижу.

Он говорил в шутливом тоне, но внезапное исчезновение Кати вместе с Владимиром - он узнал обо всем от няни - встревожило его взаправду.

Катя холодно пожала ему руку. Они вошли в столовую.

– Ты ездила провожать этого странствующего рыцаря на пароход?
– спросил Крутиков, улыбаясь.

Катю всю передернуло.

– Ну да, ездила провожать, - сказала она резко.
– Может быть, на пароход, может быть, на железную дорогу. Вам зачем это знать?

Она подняла на него такой ледяной, враждебный взгляд, что он оторопел.

Он готовился поговорить с ней строго и внушительно и выставить ей на вид неосторожность, чтоб не сказать более, явного укрывательства обличенного государственного преступника. Но слова замерли у него на губах.

– Катя, что с тобой? Что это за тон? Чего ты рассердилась?
– проговорил он нетвердым голосом.

– Уйдите от меня, оставьте меня! Я не могу вас видеть!
– повторяла Катя с лицом, на котором горела краска стыда и волнения.

– Да что же это значит? Объясни же наконец! Что я против тебя сделал? говорил Крутиков растерянно.

Он полюбил эту девушку, как люди, помятые жизнью и не совсем чистые, любят существа высокие и идеальные, которые, отдавши им себя, возвращают им лучшую часть их самих. Но Катя приняла волнение своего жениха за новую и последнюю улику.

– И вы еще спрашиваете? Вы хотите, чтоб я назвала вам ваш поступок по имени? Но мне стыдно, стыдно! Стыдно за вас и за себя...

Она не могла продолжать. Слезы горькой обиды душили ее. Закрыв лицо руками, она припала к столу, стараясь подавить рыдания.

Крутиков понял.

– Вы думаете, что я... донес на этого... Владимира, - сказал он.
– Но вы ошибаетесь...

Катя быстро подняла на него глаза.

– Как?
– проговорила она, не смея еще верить.

– Я только сегодня узнал об обыске в вашем доме, - продолжал Крутиков.
– Местопребывание вашего гостя было открыто полицией случайно. Машинист товарного поезда видел человека, лежащего у самой линии, который бросился бежать, когда поезд проезжал мимо. Об этом прознала полиция и явилась на место производить следствие. Оказалось, что двое пастухов видели прохожего, искавшего подводу. В лесу, примыкающем к вашему дому, нашли его сумку. Этого было достаточно. Ваша семья на примете из-за брата... Все это я узнал сегодня утром. Губернатор нарочно приказал скрыть все это от меня, щадя мои чувства. Но он сказал мне, что им сделано распоряжение, чтобы при обыске полиция вела себя как можно деликатнее и чтоб ваше семейство было устранено от всякой прикосновенности... Надеюсь, его инструкции были соблюдены?