Домик на Волге

Степняк-Кравчинский Сергей Михайлович

"Донести или не донести?"

Ему, как приличному молодому человеку, было противно выступать в роли доносчика, да еще на гостя в доме, который он наполовину считал своим. Но дело шло о Кате, о счастье всей его жизни. Долго ли сбить с толку и погубить такую великодушную, экзальтированную девушку, как она? Мало ли было примеров?

Между нею и этим оборванцем уже установилась тесная связь, которая его и мучила и пугала. Она была с ним в заговоре против него, своего жениха. Правда, она потом призналась ему в этом сама,

но теперь он вспомнил, что она сделала это только после того, когда убедилась, что он и без нее все уже знает. И потом эта последняя сцена... У него все закипало внутри, когда он вспоминал о ней... Чем это может кончиться? Положим, этот Владимир, или как его там, скоро уедет.

А если не уедет сам, то его ничего не стоит спугнуть.

Но что помешает ему вернуться опять через месяц, другой? Не вернее ли устранить его совсем? Не обязан ли он побороть свою щепетильность во имя долга службы, во имя любви к Кате?

Но что скажет на это сама Катя? Как посмотрит на него за такой поступок?

Он ничего не мог решить, и это еще больше его злило и раздражало. Так он доехал до города. Так провел он весь вечер дома и так, ничего не решивши, входил он на другой день в кабинет губернатора.

В домике на Волге между тем царили скорбь и уныние. Прозорова не оставляла постели, и Катя проводила все время с матерью. Весь вечер в субботу Владимир просидел внизу, в столовой, в надежде увидеть ее хоть на минуту. Но она не показывалась. Может быть, она нарочно избегала его.

Он пошел к себе во флигель. Передать ей письмо и уйти, не видавшись? Нет. Этих вещей нельзя сделать письменно. Он решил остаться. Его давешние опасения казались ему теперь напрасными. "Не донесет,- решал он, - потому что он знает, что не видать ему Кати как своих ушей, если он вздумает донести".

Все воскресенье он провел в мучительном ожидании. Катя не показывалась. После обеда он увидел ее мельком, когда она спустилась на минуту в кухню сделать кое-какие распоряжения. Она издали кивнула ему головой и ушла снова наверх. Так он с ней и не обменялся словом.

Время между тем шло, и с каждым часом волнение его усиливалось. К прежним мучениям присоединилось теперь новое. Его ответ на вопрос о том, "донесет" или "не донесет", принял теперь третью и окончательную форму: "Донесет и сделает это так, чтобы Катя ничего не подозревала".

Он был как на угольях. До позднего часа он ждал, прислушиваясь к малейшему шороху. Наконец он решился написать ей записку, в которой просил свидания.

Няня спускалась по витой лестнице с графином воды.

– Что, как барыня?
– спросил Владимир.

– Слава богу, кажись, лучше. Теперь уснули.

– Так вот, когда пойдете назад, передайте это барышне.

Он подал ей маленькую записку, сложенную вчетверо. Старуха посмотрела ему в лицо и неодобрительно покачала головой, однако записку взяла.

Владимир писал Кате: "Мне

нужно что-то сказать вам. Ради бога, спуститесь ко мне. Я вас не задержу.

Дело идет о моей жизни, которую вы спасли".

Переменив воду, старуха снова поднялась наверх, и через минуту Владимир услышал по лестнице Катины шаги.

VII

Она вошла к нему добрая, ласковая и дружески пожала ему руку.

– Здравствуйте, - сказала она.
– Мы с вами так давно не видались. Ну, что вы мне хотели сказать? Говорите. И отчего вы мне не дали знать раньше, что вам так нужно меня видеть? Я бы раньше пришла.

– Я думал, я боялся, что вам это будет неприятно, - сказал Владимир. Мне казалось, что вы меня избегаете...

– Мне избегать вас?
– удивилась Катя.
– С чего же? Вы мне ничего худого не сделали.

– Не сделал, клянусь вам, и не сделаю, - горячо проговорил Владимир, но меня обвиняют перед вами, будто я уже сделал...

– Вас? Не понимаю. Кто же вас в чем обвиняет?
– спросила Катя.

– Вы помните письмо, что читалось вчера?

– Ну, так что ж?

– Помните там имя Муринова?

На лице Кати появилась неприятная гримаса.

– Того, кто Ваню подвел или выдал там, что ли?
– спросила она.

– Тот, кого подлым образом в этом обвиняют, перед вами!
– воскликнул Владимир.
– Муринов - это я.

– Вы?
– вскричала Катя, невольно смеривая его каким-то особым взглядом.

– Да, я!
– повторил Владимир.
– И мне слишком тяжело было уйти, не смывши с себя обвинения в том, будто я был причиной поразившего вас несчастия.

Я привлек вашего брата в наши ряды, это правда, и горжусь этим. Но в гибели его нет моей вины, ни вольной, ни невольной.

Он прямо и доверчиво смотрел ей в лицо и ожидал ответа. Но она медлила. Нахмурив от напряжения мысли брови, она думала.

– Разве, привлекши его, вы тем самым не приготовили ему гибели? сказала она, поднимая на него твердый взгляд.

Он не смутился от этого взгляда, и огонь сверкнул в глубине его серых глаз.

– Мы все на гибель идем, Катя... Катерина Васильевна, - поправился он, - и идем с открытыми глазами.

Он, я, все... И в этом наша сила. В этом обаяние и величие нашего призвания, в этом залог нашего торжества, - продолжал он с растущим одушевлением.

Катя слушала. Чем-то горячим, родным повеяло на нее от этих слов. Она вспоминала о своих христианских мучениях.

– Я понимаю вас, - прошептала она, - и... не сержусь на вас. Да только разве от этого легче? Все-таки Вани у нас больше нет. Я думала, после того что вы нам сказали, что он воскрес для нас. А вместо того...

Она безнадежно опустила голову. На глазах ее блистали слезы.

– Полноте!
– сказал Владимир, подходя к ней ближе, - Зачем отчаиваться? Это я вас расстроил. Простите меня. Я говорил вообще, а не по отношению к брату.