DOMINI ПАНЕЛЬ
Шрифт:
– Тебе чего? – нехорошо сверкнул глазами Христофор.
– Так, ничего, – с безразличным лицом произнёс Антон, – тут Наташка тобой любуется.
– Где? – не смея глянуть по сторонам, прошипел мгновенно изменившийся в лице грек.
– У колонны, не видишь? Поздоровайся хоть, изменщик.
– Тоха, спасай!
– Дуй отсюда, – процедил сквозь зубы Антон, – прометёшь – для меня старался.
– Не поверит!..
– Вали уже – не поверит!.. А ты?.. – повернулся он к оставшейся в одиночестве девушке, – чего ждёшь? Ещё хочется?
– Нет! – кротко ответила она и, печально вздохнув, нерешительно направилась к выходу на проспект, однако, не сделав и трёх шагов, вдруг остановилась и, повернувшись лицом к Антону и глянув на него
своими большими лучистыми глазами, тихо произнесла:
– Понимаете, мне совсем некуда идти.
Если бы человека скрестили с котом, это улучшило бы человека,
но ухудшило кота.
Марк Твен.
Всё, что так щедро даёт братьям нашим меньшим мать природа, как известно, идёт им только в дело. Так что ничего дурного, не считая легкомысленного любопытства и излишнего азарта, в нём не было. Он был здоров, насколько может быть здоровым молодой уличный кот, и удачлив, немало благодаря своей, частью врождённой, но большей частью приобретённой, логике. Хотя, нельзя сбрасывать со счетов и благосклонного отношения к нему его величества Господина Случая (кошачьего, конечно). Век уличного кота, как известно, короток.
В его крови гуляли все, кому не лень: и сибиряки, и британцы, и палевые, и серо-буро-малиновые, и Бог весть кто ещё, но рождён он был простой русской кошкой, простым русским котом. Отсюда даже возможно допустить, что прадедушку его, такого же дымчато-серого кота, мордастого и вальяжного, гладил по головке сам дедушка Крылов, сидевший, бывало, в жаркий полдень у распахнутого окна второго этажа будущей Щедринки, вежливо раскланивающийся с проходившей мимо публикой и коловший маленьким, красного дерева молоточком,
искусно поджаренные на чугунной сковороде, кедровые орешки. Всё может быть!
Мягкой серебристой шкуркой растянувшись на тёплой магистральной трубе и свесив с неё натруженные за ночь лапки, он сладко спал.
В подвале было темно и тихо.
…Кто-то, неизвестный в нём, крутил для него сны. Кадры кувыркались, меняли друг дружку. Сейчас ему снились тяжёлые, шаркающие ступни прохожих.
Но вот у самого носа Дивуара (официально это имя он получит у нас в конце романа, но применим мы его сейчас, из соображения удобства повествования), так вот, у самого носа Дивуара вспорхнул воробей, его лапы рефлекторно дёрнулись, и он проснулся.
Создатель! Какие странные характеры встречаются на Невском проспекте!
Н. В. Гоголь, «Невский проспект».
Антон молча указал девушке на кресло, покопавшись в сумке, достал свитер, накинул ей на колени:
– Грейся.
– Спасибо!
– Коньяк?..
– Нет! – чуть дрожа, прошептала незнакомка, – спасибо.
– Как знаешь, – пробормотал он, – а вот я выпью.
Чёрт! – воскликнул, тряхнув фляжкой, – выдули!
Девушка неуверенно взглянула на него:
– Я у вас ненадолго, я ещё чуть-чуть побуду и уйду, хорошо? – говорила она тихо, как говорит хотя и выздоравливающий, но ещё слабый, недавно перенёсший тяжёлый кризис, человек.
– Как хочешь… – равнодушно пожал плечами Антон.
– Вы понимаете, я… – её глаза, ещё хранившие следы недавно перенесённой бури, смотрели на Антона мягко и в то же время требовательно, – мне надо позвонить.
– Уж чего проще! – усмехнулся Тошка, – автомат за углом.
– Мне в Москву, – совсем по-девичьи, склонив набок голову, тихо произнесла она.
«Вот, только бантиков тебе не хватает!» – сосредоточенно копаясь в сумке, думал Антон.
– Так, это на Грибоедова, – сказал, подняв на девушку удивлённый взгляд. – Хотя… можешь слетать на Дворцовую, или на Московский.
– Только не вокзал! – чуть побледнев, дрогнувшим голосом воскликнула она, – а что, здесь совсем близко?
– На канале межгород, в железнодорожных кассах. Это рядом. Правда, там всегда очередь.