Дон-16. Часть 2 (Освободительный поход)
Шрифт:
А зачем я тут, для чего, и не только я, онищуковцы тут зачем, со всеми делами справляются соколы Гогнидзе, мы видимо чисто для кучи. И тогда проявив креатив командую:
– Гогнидзе, спустить с платформы оба ротных миномета, Вахаев спускай своих архаровцев, сделаем вылазку.
Прошло пять минут подготовки и рядом с поездом полусидя-полулежа расположилась осадная группа, то есть группа для вылазки. Паровоз еще дымит, и я предлагаю пройти, прикрываясь дымом паровоза и пожара, вперед на сто-двести метров. И оттуда укрывшись выпустить оставшиеся мины, пострелять из ручного оружия, да отступать. А немцы опомнившись, начинают стрелять по составу, правда в дыму, не особо, видят нас (а машинисты подбрасывают уголька, под охраной бойца разведчика Ступишина), и мы короткими перебежками выдвигаемся. Пробежавшись, укрываемся под пустыми вагонами, в пространство между вагонами сержант Асатиани, устанавливает свои самовары, ну ротные минометы, и осмотрев окрестности начинает пулять мины в зенитную батарею 20мм автоматов. Ружейно-автоматно-пулеметным огнем, мы помогаем косить зенитчиков (как минимум пугаем), которые давно осыпали своими снарядиками наш состав, но теперь они больше не будут, ибо некому, мы видимо их сильно напугали, аж до заворота кишок.
Приказываю рвануть к расположению батареи, и мы успеваем вовремя, туда же спешит до взвода противника, но глазастый Асатиани со своими минометчиками накрывают бегущих фашистов, затем и мы начинаем массажировать им кожу свинцом. Фашисты залегли, куда им беднягам с одним МП и двумя десятками карабинов, против двух минометов, шести пулеметов (ДП и МГ) двум ППШ, трем ППД и десятку МП, короче фрицы, ваши не пляшут, ваши реально танцуют. Не для того, мы учили ДОН-16, и не для того насыщали ударные части автоматическим оружием, в ближнем бою наши ударники, опасней всех кобр, гюрз, львов, тигров и т.д.
Асатиани переносит огонь на цистерны и третья мина, становится причиной пожара, эти цистерны не видны Полуэктову (они в мертвой зоне, прикрыты вагонами), и с поезда наши обрабатывают правую сторону. А мы переносим огонь дальше, станция напоминает ад, да фашистам этот кисель придется хлебать долго, и я командую отход (валить надо, пока живы), минометчики хватают первый миномет и прячась в дыму бегут к нашему "пиратскому" эшелону. Тут что-то горячее чиркнуло меня по ноге, но мне не до этого, пора уносить ноги (и чиркнутую тоже). Асатиани, поменяв прицел, выпускает последние три мины, и мы все берем ноги в руки, и давим на газ. Десять минут коротких перебежек и мы у состава, настрелявшись... Быстро грузимся, машинист трогает, и "пиратский поезд", набирая скорость, уходит. Из-за дыма показывается два германских танка, две трёшки, первая трешка получает несколько снарядов от сорокопяток и послушно загорается, в лобешник второго Полуэктов зарядил шесть мин небельверфера, что с ним стало потом, мы не интересовались, но чувствую у фашистских танкистов, воспоминания остались не очень положительные (если остались).
Состав ускоряется, и рейдовая группа убирается из ада, еще больше увеличивается скорость, да, мы не боимся встречного поезда. Не потому, что наши поезда самые поездатые в мире, а потому, что Ивашин имеет приказ, не пропускать составы, идущие с востока, а едущим с запада поездам теперь не до езды, станцию тупо не пройти. Поезд пыхтит, Лечи кричит на машиниста, что бы тот прибавил, проходит время и мы на месте, Ивашин с Хельмутом встречают нас, танки тут же, пленных не видно, видимо отогнали их в лес. Как только поезд останавливается, сержант - ЗАРовец гонит из лесу, наших пленных, что бы разгрузить орудия и минометы с платформ. И в течении пятнадцати минут, все полезное с поезда снято (и свое и чужое), затем, паровоз трогается и на нем укатывают Вахаев с Асатиани, они имеют приказ разогнать состав, спрыгнуть и обратно, а мы их подождем в лесу. Настрадавшуюся паровозную бригаду отпускаем, пусть живут, все таки свои, советские граждане.
Всех пленных накормили дважды, и они полны сил, придется им топать тридцать километров, большинство согласно, ведь теперь они на свободе. А вот предателям не позавидуешь. В лесу на условленном месте оставляю отделение Вахаева, вместе с ганомагом, как-нибудь доберутся, когда кавказцы (чеченец и грузин) их догонят, а мы уходим вперед, у нас почти четыреста человек освобожденных пленных, из них сорок женщины-военнослужащие РККА и около взвода командиров.
Идем исходя из скорости наислабейших из пленных, Ивашин ушел вперед, в машины мы загрузили наиболее женщин и ослабевших, когда один из командиров попытался сесть в грузовик (мотивируя ромбами на петлицах), пришлось пригрозить расстрелом. Ивашин получил приказ передать всех Елисееву, на жесткий фильтр, и колонна транспорта и танков ушла, а мы идем пешком, самые здоровые пленники и предатели шагают под взведенными автоматами, ЗАРОВцев. Если что, я демонстративно (громко и с матом) приказал бойцам не жалеть патронов на врагов народа и предателей Родины.
Через часик нас догоняют вахаевцы, сам Лечи хромает, неудачно спрыгнул с паровоза, зато Тенгиз Асатиани цветет и пахнет, герой, три километра чеченемца тащил на своем горбу, но дотащил. Тут мне от чего-то, кардинально поплохело, я ощутил боль в ноге, и теряя сознание, сползаю на землю...
19 июля 1941 года где то в Белоруссии (в 100-150 км от Брестской крепости)
Очнулся я в землянке, рядом обняв меня, сидит Маша, приговаривая какие-то нежные глупости, напротив меня сидят, посмеиваясь Калиткин с Онищуком, а что со мной случилось?
Маша приказывает мне лежать, и выпроваживает дохтура с хохлом, потом подходит ко мне и говорит:
– Слушай, ты коммандос гребанный, ты же мне еще в ноябре 2011обещал беречь себя, нафига ты полез под пули?
– Я обещал? Маш, я что, ранен?
– Да милый, ты еще умудрился прошагать пять километров с раной в ноге, теряя кровь, от потери крови и потерял сознание.
И потом полезла на меня с кулаками:
– Сволочь, скотина, тварь бесчувственная, нехристь такая, а что бы было, если бы ты умер, ты обо мне думаешь иногда, говнюк напыщенный, ты же идиот, не знаешь что я беременна...
– Что беременна, кто беременна, как беременна, почему беременна?
– И от радости все логические центры у меня отключились, я только покрывал поцелуями любые части тела Маши, что попадались моим губам, причем три раза умудрился поцеловать воротник любимой, и два раза вообще окружающую среду.
– Все, спи сволочь, спи кровосос, ты должен выспаться, что бы выздороветь, понял? Теперь на тебе ответственность еще и за НАШЕГО РЕБЕНКА...
На этом кончаю дозволенные речи, ибо благодарности моей к Маше не было предела, но..
об этом не пишут, то есть, конечно, пишут, но в своеобразной, специфической литературе, но тут вам не там! Все и этот день закончился.
20 июля 1941 года где то в Белоруссии (в 100-150 км от Брестской крепости)
Блин, Маша беременна? Так она тут с 3 июля, прошло чуть больше двух недель, неужели можно забеременеть (и самое главное, узнать об этом, откуда тут тест?) за неполные два десятка дней?
Что-то у меня в голове не стыкуется, чего-то я вообще не понимаю, рядом посапывает Маша. Неужели беременна, а где же логика. Машинально ищу по карманам сигареты (из той жизни привычка), но фиг вам, нет сигарет, да и вообще ниже пояса ничего нет (из одежды конечно), выше пояса белье красноармейское, а ниже только одеяло.
Засада однако, и на улицу не выйдешь, представляю часового, если он увидит меня в таком эротическом прикиде, застрелит наверно на месте, тут нудистов и других вегетарианцев реально не любят.
Машуня просыпается и крепко-крепко обнимает меня:
– Милый ты как?
– Да в норме, хватит краски мрачные нагонять, у меня рана не опасная, подумаешь, икроножную мышцу прострелили (была б опасная, была бы перемотка).
– Да но ты скотина такая раненный протопал, теряя кровь пяток километров.