Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)
Шрифт:
Покончивъ съ оружіемъ, онъ отправился осмотрть збрую и своего верховаго коня. И хотя конь этотъ былъ боле жалокъ, нежели самъ знаменитый конь Гонеля, состоявшій, исключительно, изъ кожи и костей, онъ показался ему, однако, прекрасне александровскаго Букефала и Бабіеки рыцаря Сида. Четыре дня ломалъ онъ голову, присваивая этой несравненной лошади достойное ея имя. Возможно-ли, думалъ онъ, чтобы конь такого славнаго рыцаря, въ тому-же превосходный самъ по себ, не имлъ какого-нибудь извстнаго имени. Если господинъ перемняетъ свое имя и общественное положеніе, то конь его можетъ и даже долженъ, ради этого случая, также перемнять свое имя на другое, боле звучное и соотвтствующее его новому положенію. Перебравъ, удлинивъ, укоротивъ и перевернувъ на вс лады множество различныхъ именъ, онъ остановился наконецъ на имени Россинанта, показавшемся ему звучнымъ, сильнымъ и во всхъ отношеніяхъ достойнымъ первой лошади въ мір. Придумавъ имя своему коню, онъ ршился придумать имя и самому себ, и посл новаго недльнаго размышленія, ршился назвать себя Донъ-Кихотомъ, названіе, подавшее поводъ его историкамъ предполагать, что настоящее имя его было Кихада, а не Кизада, какъ утверждаютъ другіе.
Припоминая, однако, что славный Амадисъ никогда не назывался просто Амадисомъ, но, вроятно съ цлію прославить и возвеличить свою родину, присовокупилъ къ своему имени названіе Гальскій; герой нашъ, чтобы ни въ чемъ не отступать отъ своихъ знаменитыхъ предшественниковъ, ршился также назвать себя не просто Донъ-Кихотомъ, а Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, увренный, что онъ также возвеличитъ и прославитъ мсто своего рожденія.
Вычистивъ оружіе, смастеривъ шлемъ, пріискавъ имя себ и своему коню, герой нашъ увидлъ, что ему не доставало только дамы, въ которую онъ могъ бы влюбиться, такъ какъ рыцарь безъ дамы и любви походитъ на дерево
Глава ІІ
Покончивъ со всми приготовленіями, гидальго нашъ не хотлъ боле медлить приведеніемъ въ исполненіе задуманнаго имъ предпріятія, считая уже себя отвтственнымъ за вс неоплаченные долги, неотомщенныя обиды, ненаказанныя преступленія, словомъ за все зло, допускаемое бездйствіемъ его тяготть надъ землею. И вотъ на зар одного изъ самыхъ жаркихъ іюльскихъ дней, никмъ не замченный, не доврившись ни одной живой душ, онъ осдлываетъ Россинанта, кладетъ ногу въ стремя — и съ опущеннымъ забраломъ, съ щитомъ въ рук, съ копьемъ въ кулак, вызжаетъ чрезъ задній дворъ своего дома, восхищенный легкостью, съ какою онъ привелъ въ исполненіе свой благородный проектъ. Не усплъ онъ, однако, сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ съ ужасомъ вспомнилъ, что, не будучи посвященъ въ рыцари, онъ, по законамъ этого братства, не можетъ вступить въ битву ни съ однимъ рыцаремъ, и что, еслибъ онъ былъ даже посвященъ, то, какъ новичекъ, иметъ право носить только блое оружіе, т. е. безъ девиза на щит, пока не добудетъ его собственнымъ мужественъ. Мысль эта до такой степени смутила его, что онъ чуть было не вернулся домой, но, увлекаемый своимъ сумасшествіемъ, и основываясь на многочисленныхъ примрахъ, вычитанныхъ имъ въ его книгахъ, онъ задумалъ посвятить себя въ желаемое имъ званіе, при посредств перваго встрченнаго имъ рыцаря. Что же касается оружія, то онъ поклялся, во время своихъ странствованій, такъ хорошо вычистить свои доспхи, чтобы они могли спорить близной съ горностаемъ. Успокоенный такимъ ршеніемъ, онъ спокойно продолжалъ путь, доврившись своему коню, и увренный, что тамъ долженъ поступать всякій искатель приключеній.
Покончивъ съ одолвавшими его сомнніями, герой нашъ говорилъ самому себ: «когда историкъ грядущихъ вковъ станетъ писать мои великіе подвиги, тогда, нтъ сомннія, онъ такъ разскажетъ мой ныншній выздъ: едва лишь свтозарный ебъ началъ раскидывать золотые локоны своихъ роскошныхъ волосъ надъ пробуждавшимся лономъ земли; едва лишь раннія птички, блистая тысячами цвтовъ, огласили воздухъ своими мелодичными пснями, привтствуя появленіе блдно-розовой авроры, покинувшей ложе своего ревниваго супруга и шедшей освщать небеса Ламанча, какъ знаменитый рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, разставшись съ мягкой постелью, осдлалъ своего врнаго Россинанта и пустился въ путь по древней и славной монтіельской долин«. На этой долин герой нашъ находился въ описываемую минуту. «О, счастливый вкъ», добавилъ онъ, «которому суждено узрть въ полномъ свт совершенныя мною дла, достойныя быть отчеканенными на чугун и мрамор, да живутъ они, не умирая, въ примръ и поученіе грядущимъ поколніямъ! А ты, кто бы ты ни былъ, мудрый волшебникъ, счастливый выпавшимъ теб удломъ описать мои безсмертныя похожденія, молю, не позабудь моего врнаго Россинанта, дорогаго товарища моего въ моихъ непрерывныхъ странствованіяхъ!» Потомъ, какъ-бы въ любовномъ порыв, онъ воскликнулъ: «О Дульцинея, владычица моего порабощеннаго сердца! Какимъ испытаніямъ ты подвергаешь его суровымъ отказомъ лицезрть твою несравненную красоту! Но пусть оно хоть напоминаетъ теб о мученіяхъ, испытываемыхъ имъ изъ за тебя». Къ этимъ бреднямъ онъ присовокупилъ сотню другихъ, столько же восторженныхъ и вычитанныхъ имъ въ его книгахъ, слогу которыхъ онъ подражалъ теперь, не замчая, что высоко поднявшееся солнце пекло его голову съ силою, вполн достаточною растопить ту небольшую частицу мозга, которая могла еще оставаться у него. Такимъ образомъ герой нашъ пространствовалъ цлый день, не наткнувшись ни на какое приключеніе, что крайне огорчало его, такъ сильно желалъ ужь онъ явить міру опытъ своего мужества. Нкоторые писатели говорятъ, что первымъ его подвигомъ было дло въ лапискомъ приход; другіе относятъ это въ битв съ втрянными мельницами; все же, что я могъ открыть по этому поводу въ ламанчскихъ лтописяхъ, это то, что герой нашъ пространствовавъ до заката солнца и, умирая съ конемъ своимъ отъ голода, такъ сильно усталъ съ нимъ, что оба они едва держались на ногахъ. Глядя во вс стороны съ намреніемъ открыть какое-нибудь убжище, въ которомъ можно бы было отдохнуть, онъ увидлъ наконецъ зазжій донъ, засіявшій предъ нимъ какъ звзда, долженствовавшая привести его къ обители спасенія. Пришпоривъ Россинанта, онъ подъхалъ къ этому дому уже въ сумерки. У воротъ его шалили въ это время дв молодыя госпожи, принадлежавшія къ разряду женщинъ, поведеніе которыхъ называется сомнительнымъ. Он шли въ Севилью съ погонщиками муловъ, остановившихся ночевать въ зазжемъ дон. Такъ какъ герой нашъ всюду видлъ лишь то, что вычиталъ въ своихъ книгахъ, поэтому не усплъ онъ замтить несчастнаго зазжаго дома, какъ уже принялъ его за великолпный замокъ, съ четырмя башнями, сіявшими на солнц своими посеребренными вершинами, съ рвани и подъемными мостами, словомъ, со всми принадлежностями, встрчающимися въ книжныхъ описаніяхъ рыцарскихъ жилищъ. На нкоторомъ разстояніи отъ воображаемаго замка Донъ-Кихотъ придержалъ за узду своего коня, ожидая появленія между зубцами стнъ карла, долженствовавшаго трубнымъ звукомъ возвстить прибытіе рыцаря, но какъ ничего подобнаго не случилось, и какъ при томъ Россинантъ изъявлялъ ршительное намреніе попасть скоре въ конюшню, поэтому Донъ-Кихотъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и тутъ замтилъ двухъ знакомыхъ намъ женщинъ, показавшихся ему двумя благородными двушками, прогуливавшимися у воротъ замка. Проходившій мимо пастухъ затрубилъ въ это время въ рогъ, сзывая свое стадо, и герой нашъ, убжденный, что это подавался сигналъ, возвщавшій его пріздъ, поспшилъ подъхать къ замченнымъ имъ женщинамъ, которыя, видя приближеніе незнакомца, вооруженнаго съ ногъ до головы, бросились бжать отъ него. Угадывая причину испуга ихъ, Донъ-Кихотъ приподнялъ забрало и, открывъ до половины свое худое, запыленное лицо, проговорилъ спокойнымъ и пріятнымъ голосомъ: «прекрасныя сеньоры, не убгайте и не опасайтесь съ моей стороны никакого оскорбленія. Законы рыцарей, которые явился я исполнять, запрещаютъ оскорблять кого-бы то ни было, тмъ боле такихъ благородныхъ двушекъ, какими кажетесь вы». Женщины смотрли на него съ невыразимымъ удивленіемъ, стараясь заглянуть ему въ лицо, скрываемое дурнымъ забраломъ, но при слов двушки, которымъ почтилъ ихъ нашъ герой, он не могли не разсмяться. «Скромность прилична красот«, сказалъ строгимъ голосомъ Донъ-Кихотъ, «а смяться надъ тмъ, что не смшно, неприлично никому. Если я это говорю, то врьте, не съ намреніемъ оскорбить васъ или смутить веселое расположеніе духа, въ которомъ васъ застаю, — нисколько. Единственнымъ желаніемъ моимъ было и остается служить вамъ чмъ могу». Эти слова, вмст съ странной фигурой говорившаго ихъ, разсмшили еще больше нашихъ веселыхъ странницъ, и дло приняло бы не совсмъ благопріятный оборотъ, еслибъ на выручку ихъ не подосплъ трактирщикъ, человкъ чрезвычайно толстый и чрезвычайно миролюбивый. При вид незнакомца. вооруженнаго до зубовъ сборомъ всевозможнаго оружія, онъ самъ чуть было не разсмялся, но почувствовавъ вблизи себя цлый арсеналъ, спохватился и обратился въ прізжему съ слдующими словами: «господинъ рыцарь, если вы желаете переночевать въ этомъ дом, то, кром постелей, которыхъ не остается у меня ни одной, вы найдете въ достаточномъ количеств все остальное, нужное для ночлега.» На вжливое предложеніе трактирщика, принятаго Донъ-Кихотомъ за управляющаго замкомъ, онъ отвчалъ: «господинъ кастелянъ, я довольствуюсь малымъ:
если это такъ, то вы можете смло располагаться въ моемъ дом въ которомъ найдете полную возможность провести безъ сна не только одну ночь, но даже цлый годъ». Сказавъ это, онъ поспшилъ поддержать рыцарю стремя, и Донъ-Кихотъ началъ слзать съ лошади съ тми усиліями, въ какимъ способенъ человкъ, не вшій цлые сутки и обремененный грузомъ Донъ-Кихотовскаго оружія. Ступивъ на землю, онъ прежде всего поручилъ вниманію хозяина своего коня, замтивъ ему, что изъ всхъ коней въ мір Россинантъ былъ безспорно прекраснйшій, — мнніе, съ которымъ хозяинъ хотя и не вполн согласился, тмъ не мене отвелъ Россинанта въ конюшню. Возвратясь въ своему гостю, хозяинъ засталъ уже его примиреннымъ съ знакомыми намъ путешественницами, освобождавшими нашего героя отъ тяжести его вооруженія. Он сняли съ него латы и кирасы, но когда дло дошло до несчастнаго шлема, привязаннаго зелеными лентами, то снять его оказалось невозможнымъ, не разрзавъ узловъ, связывавшихъ ленты; на это Донъ-Кихотъ ни за что не хотлъ согласиться, предпочитая ночевать съ шлемомъ на голов, длавшимъ изъ него самую уморительную фигуру, какую только можно вообразить. Впродолженіи этихъ церемоній, принимая обезоруживавшихъ его женщинъ за благородныхъ дамъ, властительницъ замка, герой нашъ обратился въ нимъ съ слдующими стихами старой испанской псни:
Какой изъ рыцарей былъ принятъ Красавицами, такъ какъ я? Тутъ дамы Донъ-Кихоту служатъ И берегутъ его коня.— Россинантъ имя этого коня, продолжалъ онъ, а Донъ-Кихотъ Ламанчскій — вашего покорнйшаго слуги, поклявшагося никому не открываться, пока не совершитъ онъ какого-нибудь великаго дла. Необходимость прировнять псню о Ланцерот къ моему теперешнему положенію заставила меня сказать мое имя прежде, чмъ я желалъ; но прійдетъ, можетъ быть, время, когда рыцарь услышитъ, граціозныя сеньоры, ваши повелнія и сочтетъ себя счастливымъ служить вамъ мужествомъ своей руки». Не привыкши слушать ничего подобнаго, дамы наши съ возрастающимъ удивленіемъ глядли за Донъ-Кихота и не знали что отвчать ему, пока одна изъ нихъ не надоумилась спросить его: не хочетъ-ли онъ закусить? «Очень хочу», отвчалъ рыцарь: «и что бы мн не подали теперь, все будетъ какъ нельзя боле кстати». Къ несчастью, дло было въ пятницу, и во всемъ дом не оказалось ничего, кром остатковъ рыбы, называемой форелькой, и только именемъ сходной съ форелью. Донъ-Кихота просили удовольствоваться этимъ скромнымъ блюдомъ, такъ какъ ничего другаго нельзя было достать. «Все равно», отвчалъ Донъ-Кихотъ: «нсколько маленькихъ форелекъ замнятъ одну большую, какъ одна большая монета замняетъ нсколько малыхъ. Къ тому-же ягненокъ вкусне барана и теленокъ быка, поэтому и форельки можетъ быть вкусне форели. Подавайте только скоре, потому что выдерживать тяжесть моего вооруженія можно не иначе, какъ подкрпляя желудокъ». Желая доставить рыцарю возможность закусывать на чистомъ воздух, ему накрыли столъ на крыльц и угостили рыбою, дурно посоленною и еще хуже отваренною, съ кускомъ хлба, чернымъ какъ оружіе Донъ-Кихота, на котораго нельзя было смотрть безъ смха, когда онъ принялся обдать съ шлемомъ на голов, съ забраломъ и набородникомъ спереди. И такъ какъ онъ съ величайшимъ трудомъ подносилъ ко рту куски несчастной рыбы, поэтому одна изъ знакомыхъ намъ дамъ взялась кормить его. Когда же рыцарю захотлось напиться, то тутъ представились такія препятствія удовлетворить его желаніе, что они оказались бы неодолимыми, еслибъ хозяинъ не догадался вложить ему въ ротъ длинную, тростниковую трубку, просверленную насквозь, и чрезъ нее влить ему въ ротъ нсколько капель вина. Все это Донъ-Кихотъ выносилъ съ невозмутимымъ терпніемъ, готовый подвергнуться всевозможнымъ испытаніямъ, лишь бы только не разрзывать лентъ своего шлема. Въ это время какой-то пастухъ свиснулъ пять или шесть разъ, и это окончательно убдило Донъ-Кихота, что онъ находится въ знаменитомъ замк, въ которомъ услаждаютъ музыкой его послобденный отдыхъ; и тутъ треска показалась ему форелью, черный хлбъ — блымъ, прислуживавшія ему женщины — высокими дамами, а хозяинъ — управляющимъ замкомъ; и невыразимо былъ онъ восхищенъ принятымъ имъ намреніемъ сдлаться странствующимъ рыцаремъ и блестящимъ результатомъ его перваго вызда. Однако мысль о томъ, что онъ не посвященъ еще въ рыцари, не переставала тревожить его, такъ какъ въ настоящемъ своемъ положеніи онъ не смлъ законно пускаться ни въ какое приключеніе.
Глава III
Движимый желаніемъ видть себя какъ можно скоре посвященнымъ рыцаремъ, Донъ-Кихотъ кидаетъ свою закуску, зоветъ хозяина, уводитъ его въ конюшню и тамъ, затворивъ дверь, падаетъ предъ нимъ на колни, говоря ему: «не встану, до тхъ поръ не встану, благородный рыцарь, пока не получу отъ васъ согласія на мою просьбу, исполненіе которой озаритъ славою не только васъ, но, быть можетъ, всю вселенную». Хозяинъ, видя Донъ-Кихота у ногъ своихъ, слыша его странныя слова, убждалъ его подняться съ колнъ, но тщетны были вс увщанія хозяина, пока онъ не пообщалъ нашему герою исполнить его просьбу.
— Я этого ожидалъ отъ вашего великодушія, сказалъ Донъ-Кихотъ. Просьба, съ которою я намренъ обратиться въ вамъ, и которую вы такъ обязательно общались исполнить, состоитъ въ томъ, чтобы завтра, на разсвт, посвятить меня въ рыцари; но передъ тмъ, какъ удостоиться этого высокаго званія, такъ пламенно мною ожидаемаго, позвольте мн провести ночь въ часовн вашего замка, на страж оружія, посл чего мн дозволено будетъ, согласно уставамъ рыцарства, искать приключеній по цлому міру, карая виновныхъ, защищая угнетенныхъ и вообще исполняя все, въ чему обязываетъ принимаемое мною званіе.
Хозяинъ, человкъ себ на ум, заподозривши уже прежде своего гостя въ помшательств, при послднихъ словахъ его убдился въ этомъ окончательно и, желая вдоволь посмяться, общалъ исполнить его просьбу. Сказавъ Донъ-Кихоту, что принятое имъ намреніе свидтельствуетъ о высокомъ ум его и совершенно соотвтствуетъ такому высокому дворянину, какимъ, по словамъ хозяина, казался Донъ-Кихотъ по виду и по своимъ изысканнымъ манерамъ, хозяинъ добавилъ, что въ молодые лта онъ самъ велъ жизнь странствующаго рыцаря, постивъ въ поискахъ приключеній предмстья Малаги и Севильи, рынки Сеговіи, острова Ріаронскіе, оливковые сады Валенсіи, окрестности Гренады, морскіе берега Сан-Лукара и всевозможныя харчевни Толедо [3] , испытывая во всхъ этихъ мстахъ легкость ногъ и искуство рукъ своихъ, и всюду оставляя слды своего пребыванія, обольщая молодыхъ двушекъ, совращая съ пути истины вдовъ, грабя сиротъ и сдлавшись извстнымъ чуть не во всхъ испанскихъ судахъ, я, говорилъ хозяинъ, пришелъ укрыться теперь въ этомъ замк, и живя своими и чужими деньгами, радушно принимаю въ немъ всхъ странствующихъ рыцарей, единственно изъ высокаго уваженія, питаемаго мною въ этому благородному сословію и въ надежд, что они подлятся со мной кошелькомъ своимъ въ награду за мой радушный пріемъ. Онъ сказалъ, наконецъ, что у него нтъ часовни, въ которой бы Донъ-Кихотъ могъ провести ночь на страж оружія, увривъ его, будто, желая выстроить новую, онъ сломалъ прежде бывшую часовню, но въ утшеніе ему добавилъ, что законы рыцарства дозволяютъ, въ крайнемъ случа, проводить ночь на страж оружія гд бы то ни было, и предлагалъ для этой цли дворъ своего замка, на которомъ опъ надялся, при помощи Божіей, на разсвт слдующаго дня исполнить надъ Донъ-Кихотомъ обрядъ посвященія, такъ, чтобы чрезъ нсколько часовъ онъ могъ считать себя вполн посвященнымъ рыцаремъ. Хозяинъ кончилъ рчь свою вопросомъ, естьли у Донъ-Кихота деньги?
3
Вс эти мста извстны были во времена Сервантеса, какъ притоны всевозможныхъ негодяевъ.
— Ни одного мараведиса, и правду сказать, я нигд не читалъ, чтобы странствующіе рыцари возили съ собою деньги, отвтилъ Донъ-Кихотъ.
— Вы странно заблуждаетесь, возразилъ хозяинъ; если историки умалчиваютъ объ этомъ, то потому, что не говорить же имъ о такихъ обыкновенныхъ вещахъ, какъ деньги и чистое блье. Знайте, что вс странствующіе рыцари, о которыхъ пишутъ въ книгахъ, запасались всегда туго набитымъ кошелькомъ и коробочкою мази для ранъ, такъ какъ въ безпрерывныхъ своихъ странствованіяхъ и битвахъ они не могли постоянно находить среди долинъ и пустынь людей для перевязки ихъ ранъ, если только покровительствующій рыцарю волшебникъ не приводилъ къ нему на облав даму или карла съ флакономъ чудесной воды, дв капли которой исцляли страждущаго. Но какъ за волшебниковъ не всегда можно разсчитывать, поэтому вс странствующіе рыцари заботились о томъ, чтобы оруженосцы ихъ снабжены были деньгами, корпіей и мазью; въ тхъ же рдкихъ случаяхъ, когда они обходились безъ оруженосцевъ, то возили все это въ маленькой сумк, привязываемой къ задней части сдла, тамъ чтобы она не была видна. Во всхъ другихъ случаяхъ обычай возить сумки былъ мало употребителенъ у нихъ. Вотъ почему, добавилъ хозяинъ, я вамъ совтую и даже могу приказать, какъ крестнику моему по оружію, никогда не пускаться въ дорогу безъ денегъ, и будьте уврены, вы не разъ поблагодарите себя за эту предусмотрительность.