Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)
Шрифт:
Заливаясь слезами, Андрей повторялъ клятвы отыскать Донъ-Кихота, и грозилъ хозяину заставить это съ лихвой заплатить все недоданное имъ жалованье, но пока до этого онъ удалялся полуживой съ мста расправы, подъ громкій смхъ своего хозяина. Такимъ-то образомъ славный Донъ-Кихотъ прескъ уже одно зло на земл.
Между тхъ, восхищенный блестящимъ дебютомъ своимъ на поприщ рыцарскихъ подвиговъ, Донъ-Кихотъ халъ дальше, говоря въ полголоса: «ты можешь признать себя счастливйшей смертной, красавица изъ красавицъ, несравненная Дульцинея Тобозская, считая безъотвтнымъ рабомъ своимъ такого мужественнаго рыцаря, какъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, который, какъ извстно всему міру, посвященъ въ рыцари только вчера, и между тмъ усплъ уже пресчь величайшее зло, порожденное жестокостью и алчностью, вырвавъ изъ рукъ неумолимаго палача плеть, которой онъ раздиралъ тло несчастнаго мальчика». Говоря это, онъ подъхалъ къ перекрестку, соединявшему четыре дороги, и ему тотчасъ пришло на память, что странствующіе рыцари останавливались на подобныхъ мстахъ, обдумывая, по какой дорог слдовать имъ. Желая ни въ чемъ не отставать
— Еслибъ я показалъ вамъ ее, отвчалъ Донъ-Кихотъ, что выиграли-бы вы, убдившись въ непреложнйшей правд? Сила въ томъ, чтобы, не видя ея, вы не только признали истину моихъ словъ, но даже отстаивали ее съ оружіемъ въ рукахъ; если-же нтъ, тогда я вызываю васъ, гордые люди; и вступите-ли вы со мною въ бой поодиночк, какъ того требуютъ законы рыцарства, или-же, по презрнному обычаю людей вашего разряда, сразитесь со мною вс разомъ, въ обоихъ случаяхъ я ожидаю васъ съ увренностью человка, сильнаго своей правотой.
— Благородный рыцарь, возразилъ купецъ, прошу васъ отъ имени находящихся здсь принцевъ, для успокоеніи нашей совсти, воспрещающей утверждать то, чего мы не знаемъ, и что клонится при тонъ къ униженію другихъ императрицъ и королевъ Алгарвіи и Эстрамадуры; прошу показать намъ самый миніатюрный, хотя-бы въ ноготь величиною портретъ вашей даны, и какъ по обломку судятъ о цломъ, то, взглянувъ на этотъ портретъ, мы успокоимъ нашу совсть и отъ души подтвердимъ то, что вы требуете. Къ тому-же, мы въ такой мр предупреждены уже въ пользу вашей красавицы, что если бъ у ней оказался одинъ глазъ косой, а другой точащій сру и киноварь, и тогда мы, кажется, готовы были-бъ восторгаться ею, сколько вамъ будетъ угодно.
Услышавъ это, Донъ-Кихотъ, не помня себя отъ гнва, закричалъ: «знайте, низкіе люди, что отъ нея не истекаетъ ничего кром запаха амбры и мускуса; она ни коса, ни горбата, а стройна какъ гвадарамское веретено, и вы дорого заплатите мн за вашу клевету». Въ тоже мгновеніе, онъ такъ стремительно кинулся съ копьемъ своимъ на дерзкаго купца, что еслибъ Россинантъ не споткнулся, то клеветникъ почувствовалъ-бы себя очень не хорошо.
Оступившійся Россинантъ далеко покатился съ рыцаремъ. пытавшимся подняться на ноги, но задерживаемаго въ своихъ попыткахъ щитомъ, копьемъ и другими атрибутами своего вооруженія, и не перестававшаго кричать купцамъ: «не убгайте, презрнные люди, не убгайте! Если я упалъ, въ этомъ виновенъ конь мой, а не я.»
Одинъ изъ слугъ, сопровождавшихъ путешественниковъ, не отличавшійся особеннымъ терпніемъ и раздосадованный хвастливыми угрозами Донъ-Кихота, подбжалъ къ нему, вырвалъ у него копье, разбилъ его въ куски и принялся бить лежавшаго рыцаря съ такимъ остервенніемъ, что, не смотря на защищавшую его кирасу, чуть не изломалъ ему всхъ костей. Напрасно купцы приказывали ему оставить въ поко несчастнаго рыцаря: онъ не слушался ихъ, видимо увлеченный затянной имъ игрой. Раздробивъ одинъ кусокъ копья, онъ принялся за другой, потомъ за третій и продолжалъ такимъ образомъ, пока не искрошилъ всхъ ихъ на нашемъ геро, не перестававшемъ грозить своимъ врагамъ, взывая въ небесамъ и земл. Палачъ его наконецъ усталъ и отправился дальше съ своими господами, запасшимися предметомъ для долгихъ разговоровъ. Увидвъ себя одного, Донъ-Кихотъ обратился къ прежнимъ попыткамъ встать на ноги, но, не успвъ въ этомъ тогда, какъ былъ цлъ и здоровъ, могъ-ли онъ успть теперь, будучи измятъ и почти изувченъ. Въ грустномъ своемъ положеніи онъ утшалъ себя тмъ, что случившееся съ нимъ несчастіе не рдкость для странствующихъ рыцарей, и что оно случилось притомъ единственно по вин его коня.
Глава V
Убжденный въ невозможности подняться на ноги, Донъ-Кихотъ прибгнулъ къ обыкновенному своему лекарству, состоявшему въ томъ, что онъ началъ припоминать эпизоды изъ рыцарскихъ исторій, соотвтствующіе сколько нибудь настоящему его положенію, и тутъ въ ум его воскресла исторія маркиза Мантуанскаго и Вальдовиноса, покинутаго Карлотою,
въ ту минуту на дорог показался крестьянинъ его деревни, возившій на мельницу хлбъ и теперь возвращавшійся назадъ. Видя лежащаго на земл человка, онъ спросилъ его: «кто онъ, и что заставляетъ его такъ тяжело вздыхать?» Донъ-Кихотъ, вообразивъ себя Вальдованосомъ и принимая крестьянина за маркиза Мантуанскаго, принялся разсказывать ему повсть своихъ несчастій и любовныхъ интригъ жены своей съ сыномъ императора совершенно такъ, какъ это разсказано въ книг. Крестьянинъ, съ удивленіемъ слушая вс эти бредни, снялъ съ Донъ-Кихота разбитое забрало и вымывъ его запыленное лицо, узналъ въ немъ знакомаго ему гидальго. «Синьоръ Кихада», воскликнулъ онъ, называя своего сосда тмъ именемъ, подъ которымъ онъ былъ извстенъ въ то время, когда находился въ полномъ разум и велъ жизнь мирнаго гидальго, а не странствующаго рыцаря. «Скажите на милость, какъ очутились вы въ такомъ положеніи?» Не отвчая на сдланный ему вопросъ, герой нашъ продолжалъ разсказывать свой романъ. Видя невозможность добиться отъ него толку, крестьянинъ снялъ съ Донъ-Кихота наплечники и латы, желая осмотрть его раны, которыхъ, впрочемъ, не оказалось. Посл этого, онъ приподнялъ избитаго рыцаря и, положивъ на своего осла, ршился осторожно довезти его домой. Собравъ наконецъ до послдняго обломка копья, находившееся вблизи оружіе, онъ сложилъ его на спину Россинанта, взялъ коня за узду и, погнавъ впереди себя осла, направился въ своей деревн, слушая и ничего не понимая изъ той нелпицы, которую не переставалъ городить Донъ-Кихотъ.
Весь погруженный въ свои бредни, Донъ-Кихотъ чувствовалъ себя однако такъ дурно, что съ трудомъ лежалъ на спин миролюбиваго животнаго и отъ времени до времени тяжело вздыхалъ. Крестьянинъ спросилъ рыцаря: чмъ онъ страдаетъ? но, кажется, самъ чортъ ршился развлекать себя, приводя Донъ-Кихоту на память все, что имло какое нибудь отношеніе къ настоящему его положенію. Забывъ Вальдовиноса, онъ вспомнилъ мавра Абендареца, уводимаго въ плнъ антекверскимъ алькадомъ Родригомъ Нарваезскимъ, и принялся повторять слово въ слово все, что въ сказк о Діан Монтемаіорской Абендарецъ говоритъ донъ-Родригу. При этомъ онъ до такой степени проникался всмъ этимъ вздоромъ, что невозможно было высказать больше сумазбродства. Крестьянинъ, окончательно убдясь, что сосдъ его спятитъ съ ума, ускорилъ шаги, желая скоре освободиться отъ скуки выслушивать чепуху, которую несъ несчастный рыцарь, восклицавшій: «синьоръ Родригъ Нарваезскій! Узнайте, что прекрасная Калифа называется теперь Дульцинеей Тобозской и во славу ея я совершилъ, совершаю и совершу величайшіе рыцарскіе подвиги, подобныхъ которымъ не видли, не видятъ, да врядъ-ли увидятъ и грядущіе вка!»
— Я не Родригъ Нарваезскій и не маркизъ Мантуанскій, отвчалъ крестьянинъ; а сосдъ вашъ Петръ Алонзо, — вы-же не Мавръ Абендарецъ и не Вальдовиносъ, а всми уважаемый гидальго, синьоръ Кихада.
— Я знаю, кто я, возразилъ Донъ-Кихотъ, и знаю, что могу быть не только тмъ чмъ теперь, но всми двнадцатью перами Франціи и девятью мужами славы, потому что совокупные подвиги ихъ меркнутъ предъ моими.
Въ подобнаго рода разговорахъ, путешественники наши при закат солнца достигли своей деревни. Крестьянинъ, не желавшій показать рыцаря всмъ знакомымъ его въ томъ вид, въ какомъ онъ находился, выждалъ за деревней наступленія ночи и тогда повезъ рыцаря въ его домъ, въ которомъ вс находились въ страшномъ безпокойств, недоумвая: куда скрылся хозяинъ. Тамъ сидли друзья Донъ-Кихота: священникъ и цирюльникъ, слушая его встревоженную экономку, спрашивавшую священника, куда двался, по его мннію, хозяинъ дона? «Вотъ уже шесть дней, говорила она, какъ онъ исчезъ съ конемъ и, какъ кажется, съ копьемъ, щитомъ и своимъ оружіемъ, которыхъ мы нигд не находимъ. Клянусь, всему виною проклятыя рыцарскія книги, которыя онъ читалъ съ утра до вечера. Он перевернули вверхъ дномъ его мозгъ; это также врно, какъ родилась я затмъ, чтобы умереть. Онъ не разъ намекалъ на желаніе свое сдлаться странствующимъ рыцаремъ и пуститься по свту искать приключеній. О, продолжала она, еслибъ сатана унесъ вс эти книги, сведшія съ ума лучшую голову, какую видли въ Ламанч«.
Племянница Донъ-Кихота шла еще дальше. «Знаете, синьоръ Николай», говорила она цирюльнику: «дядя часто, проведши нсколько сутокъ сряду за своими книгами, не помня себя, швырялъ потомъ книгу, обнажалъ мечъ, наносилъ имъ нсколько ударовъ объ стну и, весь изнеможенный, говорилъ, будто убилъ четырехъ великановъ, превосходившихъ ростомъ своимъ вышину четырехъ башень, и что градомъ лившійся съ него потъ, — это кровь, истекавшая изъ ранъ, полученныхъ имъ въ битв. Выпивая посл того огромный стаканъ холодной воды, онъ уврялъ, будто пьетъ драгоцнный напитокъ, принесенный ему его другомъ волшебникомъ. О, я несчастная», продолжала племянница, «я молчала тогда изъ страха, чтобы дядю моего не сочли полуумнымъ, и теперь вижу, что стала виновницей его несчастія, не сказавши никому ни слова въ то время, когда горю можно было пособить, сжегши вс его книги, заслужившія эту участь столько же, какъ книги еретиковъ».