Донбасс
Шрифт:
В эту минуту и вошел, легкий на помине, Андрей Воронько.
Андрей был взволнован чем-то, но Нечаенко не сразу это заметил, радуясь, что он пришел, и именно теперь пришел, в ту минуту, когда он о нем думал.
— Что же ты на пороге-то топчешься? — говорил он. — Проходи, проходи!.. Нисколько не помешал, напротив… Садись!..
Андрей молча прошел к столу, молча, сжав кепку в кулаке, сел, и только теперь, внимательно вглядевшись в него, понял Нечаенко, что Андрей пришел к нему не зря.
— Что у тебя? — тихо спросил
Андрей не сразу ответил. Его глаза, как всегда, когда он бывал непокоен, совсем сузились и потухли, они спрятались и прикрылись насупленными бровями — ничего нельзя было ни увидеть, ни тем более прочитать в них. Нечаенко не торопил с ответом.
— Николай Остапович! — наконец негромко сказал Андрей. — Я сейчас на "Красном партизане" был….
— Вот как? Зачем?
— А так… — словно нехотя отозвался Воронько.
— Ну и что ж там хорошего, на "Красном партизане"?
— Хорошего мало…
— Зачем же ходил?
Андрей опять не сразу ответил. Мял кепку в руке. Нечаенко осторожно следил за ним, еще не понимая причин его волнения.
— Сегодня Забара триста тонн вырубил… — не сказал, а скорее выдохнул Андрей.
— А-а, слышал! Ну и что же? — улыбнулся Нечаенко. — Обидно тебе?
— Почему обидно? — удивился Андрей.
— Ну, рекорд твой побит.
— А, это? Это пускай! — махнул он рукой.
— Так в чем же дело тогда? — сдержанно спросил Нечаенко. Он был терпелив. Да и по опыту знал, что Воронько торопить не следует.
— Я там с народом толковал, — сказал Андрей, — со знакомыми. С самим Забарой, правда, поговорить не пришлось. Его товарищ Рудин сразу с собой увез.
— Ну и что ж народ говорит?
— Разно…
— А все-таки?
— А что тут говорить? — пожал плечами Андрей. — Суточный план шахты — восемьсот. Ежедневно давали семьсот тридцать — семьсот семьдесят. А по случаю рекорда вместе с Забарой угля дали всего шестьсот. Рекорд есть, а угля нет! Как же это понимать, Николай Остапович? — спросил он и, впервые за всю беседу, поднял на Нечаенко глаза, — неожиданно большие и странно-печальные.
— А этого я и сам не понимаю… — смущенный не столько вопросом, сколько взглядом этих огромных глаз, пробормотал Нечаенко.
— Вся шахта на этот рекорд работала, — волнуясь, продолжал Воронько. — Один участок вовсе угля не качал: порожняка не было. Все под Забару отдали. Там, говорят, такое делалось! — он махнул кепкой в кулаке. — Я людей спрашивал: как же вы допустили? А они только в затылке чешут: товарищ Рудин, мол, приказал, чтоб было триста, хоть сдохни! — и он опять посмотрел на Нечаенко.
Но теперь Нечаенко промолчал, и Андрей, не дождавшись ответа, стал рассказывать дальше.
— Теперь товарищ Рудин требует, чтоб было пятьсот. На митинге тут же и сказал. Я сам слышал. Очень Забару хвалил, а нас срамил. Хваленая, говорит, "Мария" теперь у вас далеко в хвосте.
— А тебе, что ж,
— Зачем? Мне за их шахту обидно. Совсем шахту загубят. — Он помолчал немного, потом вдруг воскликнул, весь подаваясь вперед, к Нечаенко. — Николай Остапович! Что же это товарищ Рудин делает, а? — его голос задрожал. — Соревнование у нас или цирк? Как петухов стравливает… Разве ж это правильно?
— Неправильно… — не глядя на него, тусклым голосом ответил Нечаенко.
— Так что ж делать, а, Николай Остапович?
Нечаенко ответил не сразу.
— Ты говорил об этом с парторгом на "Красном партизане"? — наконец тихо спросил он.
— Нет.
— Почему?
— Я ему человек неизвестный… Еще скажут: зачем в чужие дела мешаешься? Знай, мол, свою шахту.
— Да кто же тебе такое может сказать?!
Андрей промолчал.
— Нет, мы будем вмешиваться в чужие дела! — сказал Нечаенко. — Для нас чужих дел нету.
— Так ведь товарищ Рудин!..
— Ну и что ж, что Рудин? А если б я, парторг ЦК, творил безобразия, ты, что же, молчал бы? Молчал?
— Нет… — чуть слышно прошептал Андрей.
— И правильно! И я не смею молчать!.. А если надо, так и в обком партии и в ЦК напишем!.. — он вдруг встал, быстро подошел к несгораемому шкафу, что-то взял там, вернулся и протянул Андрею какую-то бумагу.
— Читай! — приказал он.
— Что это?
— Телеграмма товарища Орджоникидзе. Сегодня получили. Читай вслух.
Андрей стал читать, но на первых же словах запнулся. В начале телеграммы перечислялись имена зачинателей нового движения. Это было и радостно и немного жутко читать… "Значит, товарищ Серго знает про нас? Знает?"
— Дальше читай! — сказал Нечаенко.
Андрей стал читать дальше:
— "Это замечательное движение героев угольного Донбасса, большевиков партийных и непартийных, — новое блестящее доказательство, какими огромными возможностями мы располагаем и как отстали от жизни те горе-руководители, которые только и ищут объективных причин для оправдания своей плохой работы, плохого руководства.
Теперь весь вопрос о том, чтобы… организовать работу по добыче угля и поднять на новую высоту производительность труда во всем Донбассе и во всех угольных бассейнах. Работа этих товарищей опрокидывает все старые представления о нормах выработки забойщика. Нет сомнения, что их примеру последуют машинисты врубовых машин и электровозов, а также навальщики и коногоны, а инженерно-технический персонал возглавит и организует это дело.
Надо сейчас же взяться за организацию откатки и подготовительных работ, чтобы это не сорвало работу забойщиков. Я не скрою, что сильно опасаюсь, что это движение встретит со стороны некоторых отсталых руководителей обывательский скептицизм, что на деле будет означать саботаж. Таких горе-руководителей немедленно надо отстранять".