Донбасс
Шрифт:
— Нам надо было сразу же к Нечаенко идти, к парторгу, — сказал Андрей, словно думая вслух.
— А его сейчас нет на шахте. Он в отпуску.
— Ну, приедет.
— И ты думаешь, он поддержит вас?
— Поддержит! — уверенно сказал Андрей. — Как кас не поддержать? Мы полезное предлагаем…
— Ну-ну! — передернула плечами Даша. — Блажен, кто верует! — Теперь она возражала только ради того, чтоб возражать. Вот еще новости! Она не позволит ему взять над ней верх! Если б он утверждал, что снег — белый, а уголь — черный, она и тогда бы спорила. Он ведь влюблен
— А ты не веришь, что парторг поддержит нас? — встревоженно спросил Андрей. — Отчего?
— Ну, мало ли! — уклончиво ответила она; ей, собственно, и нечего было отвечать. — В жизни нельзя быть легковерным. Надо всегда готовиться к худшему, — заключила она торжествуя.
— А ты в коммунизм веришь? В мировую революцию?
— Ну, при чем тут это? — рассердилась она.
— Нет! — покачал он головой. — В хорошее всегда надо верить!
Он сказал это, как мужчина, — хорошо и просто. Странно, что девушке это не понравилось. Но она сама была парень в юбке. Она терпеть не могла покровителей и утешителей, она не нуждалась в подпорках, она сама мечтала стать опорой родному человеку.
И ей вдруг вспомнился Виктор, как он лежал, бедняга, скрючившись, с детской, страдальческой улыбкой на устах… Вот он-то всегда будет и спотыкаться и ошибаться, и ему всегда будут нужны и поддержка, и утешение, и дружеский совет.
В середине августа из отпуска вернулся Нечаенко, парторг "Крутой Марии". В тот же день он был на наряде второй смены. Здесь с ним и познакомился Светличный, проводивший наряд участка вместо внезапно занемогшего Прокопа Максимовича.
— А вас тут два молодых человека ждут не дождутся, товарищ Нечаенко! — широко улыбаясь, сказал он.
— Кто?
— Андрей Воронько и Виктор Абросимов.
— А-а! А что у них?
— Да есть одна идейка… Посоветоваться хотят.
— Идейка! Насчет чего? — заинтересовался парторг. — Так пусть заходят.
— Ну, сегодня-то вы будете отдыхать с дороги.
— Так давайте завтра.
Так и условились. Но в тот же вечер Нечаенко неожиданно сам пришел в общежитие. Ребята только ахнули, увидев его в дверях своей комнаты.
— Принимаете гостя, хлопцы? Нет? — весело спросил Нечаенко с порога. — Зашел на огонек. Можно?
— Та входите, входите!.. — растерянно пригласил Андрей.
Нечаенко вошел в сопровождении дяди Онисима и сразу же заполнил собою всю комнату, хотя был он человек невысокого роста, худощавый, стройный и проворный.
— Давно я у вас не был! — весело сказал он. — Ну, как вы, хлопцы, не женились? Пора, пора. Женихи богатые… Э, а крыша-то у вас течет! — приметил он сырое пятнышко на потолке. — Как же это, дядя Онисим, а? Не годится! Ох, видно, придется взяться за тебя.
— Ну и характер у тебя, товарищ Нечаенко! — покрутив головой, ответил смущенный дядя Онисим. — А кругом говорят: добрый, добрый… — Он потоптался еще немного в комнате, а затем деликатно вышел.
А Нечаенко уже стоял подле этажерки и перетряхивал "библиотечку" хозяев: две-три растрепанные книжки да с десяток справочников и брошюр.
— Не густо у вас с культурой, герои, не густо! — говорил он при этом. — Удивляюсь я вам: богатые люди, забойщики, а хороших книг купить себе не можете. Или денег жалко?
Он пришел в гости, а держал себя как хозяин. Такова уж была его манера: слишком много жизненной браги клокотало у него в груди. На него было приятно глядеть. От него еще пахло морем. В своем полотняном костюме, тюбетейке и белых тапочках он совсем не был похож на парторга, тем более на парторга шахты. Сейчас он был просто артельный парень, шумный, веселый, озорной.
Таких ребят в народе называют заводилами. Такие всегда сами собой и часто против собственной воли оказываются в закоперщиках. Они всегда центр водоворота. Даже отдыхая в санатории, они невольно, но зато уж по горло влезают в общественные дела, становятся организаторами всех и всяческих экскурсий, вылазок и турниров, зачинщиками бунтов против шеф-повара и вождями всенародного движения за отмену мертвого часа. За месяц отдыха они устают больше, чем за полгода работы. Даже не умея петь и не имея голоса, они все равно первые запевалы в хоре…
— А я пришел послушать вас, — сказал Нечаенко, отходя от "библиотеки". — Говорят, у вас, ребята, идеи завелись.
— Та какие там идеи! — смутился Андрей. — Так, думка одна действительно есть.
— А думка есть?
— Та есть же…
— Ну, так выкладывайте свою думку! — сказал Нечаенко, подошел к столу, сел и положил на стол локти.
Все это время Светличный цепко приглядывался к нему. Парторг ему понравился, несмотря на тюбетейку и тапочки. Светличный уже знал, что Нечаенко совсем не такой простодушный, беспечный парень-рубаха, каким кажется с первого взгляда. Он много слышал о нем, особенно от Прокопа Максимовича, давнего члена горкома партии.
— Нечаенко у нас забияка! — ласково и с уважением говорил дядя Прокоп. И эта характеристика для Светличного была самой важной: работников смирненьких и добреньких он не терпел и им не верил. Ему больше по душе были зубастые. А Нечаенко, видать, и был таким. На пленумах и конференциях его выступления всегда нетерпеливо и оживленно ждали. Знали — скучно не будет. Знали, что этот парень ничего и никого не боится, и прятаться он не станет, и сбить его невозможно; не остановится он, даже если первый секретарь нахмурится, а второй обидится.
Наш народ любит смелое слово куда больше, чем острое. Нечаенко и не был остряком в том смысле, как это принято понимать. Не был он и записным оратором. Его речи не блистали ни заранее приготовленными шутками, ни картинными фразами, ни поговорками. Зато был в них огонь неугомонного забияки и искренность человека, болеющего за общее дело. Эти речи надо было не читать, а слушать.
— Думка у нас простая… — нерешительно сказал Андрей. — А как ее высказать — даже не подберу…
— Недовольны мы! — хмуро сказал Виктор. — Ходу нам нету.