Донкихоты Вселенной
Шрифт:
Девушки снова обнялись.
– Какая трогательность! Ожившая скульптура! Привет бесподобным! послышался голос профессора Бурунова.
– Прилетел за вами, как обещал. "Приют спокойствия" отпускает Надю с полным спокойствием, поскольку заболевание ее, если не считать ушиба о воду, оказалось подобным корню квадратному из отрицательной величины, то есть мнимым, - и, тряхнув светлыми кудрями, он поклонился так, что они свесились вниз.
– Вы хоть бы при мне отказались от своего ужасного математического жаргона, -
– Здравствуйте, Константин Петрович! Мы сразу к дедушке? обрадовалась Надя.
– Вы на взлетолете?
– Конечно! Вас уже ждут.
Надя помчалась проститься с радушными сестрами здоровья из "приюта спокойствия", готовая хоть с субсветовой скоростью мчаться домой.
Мама встретила ее на крыльце. Всегда сдержанная, углубленная в себя и заботливая о других, она молча обняла повисшую у нее на шее дочь.
– Ну хватит, хватит, - сказала она, гладя вздрагивающую от рыданий спину Нади.
– Вернулась живой - это главное.
– Мамочка, милая! Я никогда, никогда больше не буду!
– Никогда?
– сквозь выступившие у нее слезы горько спросила Наталья Витальевна.
– Трудно поверить. Разве что ты поумнеешь и поймешь, что жизнь твоя принадлежит не только тебе, но и деду, и маме твоей, которая папу уже утратила, а за деда трясется... А тут ты еще!..
– Ну, мамочка, прости, родная. Я никогда, никогда больше не буду.
– Хорошо, хорошо, в угол тебя не поставлю. А дед твой велел передать, что в наказанье тебе должна ты его где-то там в парке найти для разговора без свидетелей.
– Мамочка! Я ведь знаю, ты добрая-предобрая, а строгостью только прикрываешься... для виду. Я тебя поцелую и побегу, а Звездочка с Константином Петровичем пусть цветочки дедушкины польют! Или просто подышат их ароматом.
– Беги уж! Мы тут как-нибудь до обеда управимся. Обед я заказала на всех, скоро привезут.
– Бегу, бегу, родная! Я мигом!
– Деду-то не позволяй особенно торопиться, побереги его!
– Ну конечно!
Надя убежала привычной старинной дорогой с подъемами и спусками, с раскинувшимися полями по обе стороны. Идя по краю, она срывала душистые полевые цветочки, прижимая их к пылавшим щекам.
А вот и знакомый парк. Группа туристов у входа в музей. За усадьбой ведущая к пруду аллея огромных, каждое со своей оградкой, деревьев. Конечно, здесь на заветной скамеечке, любуясь кувшинками, сидит, опершись подбородком о палку, огромный бородатый дед с самой мягкой душой на свете!
– Дедушка! А я вас нашла!
– А я и не прятался. Но велел тебе сюда прийти, чтобы поблагодарить.
– Меня? За что? Я думала, ругать...
– Ругать - это особо. А благодарить за коэффициент масс, введя который в формулу, ты показала, что она превращается в единицу и нет никакой относительности с нелепыми постулатами.
– Это вам так Бурунов рассказал?
– Да, Константин Петрович, причем с восхищением! Говорит, ты тайну нуля открыла: не пустота он вовсе, а следствие реальных действий. Ретроспекция.
– Ну и ну!
– покачала головой Надя.
– Значит, он вам только про сомножитель сказал?
– Разве еще что-нибудь было?
– Было, дедуля, было! И в этом самая главная тайна! Профессор Дьяков подсказал мне заняться отношением масс...
– Ах, профессор Дьяков это подсказал?
– пряча улыбку в усы, многозначительно произнес академик Зернов.
– Ну да! Отношение масс летящего и оставшегося тел. Я назвала его "коэффициентом любви"...
– Как? Как назвала?
– "Коэффициентом любви", потому что ради своего чувства к Никите хотела с помощью этого коэффициента доказать, что звездолет исчезнет в другом масштабе времени и Никита ко мне не вернется, а потому не должен улетать.
– Вот так "коэффициент любви", с позволения сказать!
– воскликнул, ударяя себя по колену, академик.
– Да он у тебя "коэффициентом разлуки" стал!
– Почему "коэффициентом разлуки"?
– почти сквозь слезы спросила Надя.
– Да потому, что ты же и доказала, что, будучи сомножителем подкоренной величины, он допускает любую сверхсветовую скорость движения, все равно отношение скоростей умножается на нуль и весь корень превращается в единицу.20 И это лишь ускорит отлет спасательного звездолета, доказав мою безусловную правоту.
– В том-то и дело, дедушка, что вы правы только наполовину. Об этом вам и не сказал профессор Бурунов.
– То есть как это наполовину?
– нахмурился академик.
– Вы правы только в том, что нельзя перенести неподвижного наблюдателя с большей массы на меньшую, скажем, с земного шара на летящего комара.
– Разумеется. Тебе хвала, что ты это убедительно доказала математически. Очевидное трудно доказуемо.
– Но в остальном прав Эйнштейн! Никому не превзойти скорость света, не будет у наших звездолетчиков, достигших субсветовой скорости, того же масштаба времени, как у нас с вами на Земле, тщетно их ожидающих.
– Это почему же, позвольте узнать?
– грозно спросил Виталий Григорьевич, тяжело поднимаясь со скамейки.
Проходившие мимо две почтенных туристки из числа посетителей музея-усадьбы удивленно посмотрели на ссорившихся девочку и старца.
– Посмотрите, Лидочка, на эту неравновозрастную пару!
– сказала одна из них, седая и сухопарая с птичьим носом на восковом лице.
– Для нашего времени всеобщей борьбы за высокую нравственность невозможно пройти мимо.
– Но я умоляю вас, Генриетта Генриховна. Не надо! Нас не поймут.