Донор
Шрифт:
Мы приближались к заветной двери, и я все чаще поглядывал на салфетку с паролем, написанным Дарреловой губной памадой, в потной, после ночного пьянства, руке.
Человек у входа критически посмотрел на нас. Мои драные кожаные шорты, старая армейская майка "US Army" и сильно обгоревшее на солнце лицо, усыпанное мелкими веснушками, на фоне жидкой бороды Оси, его английской трубки и неприлично свежей белой рубахи, внушали охраннику беспокойство. Он придерживал дверь ногой, несмотря на дважды произнесенный пароль. Мы с Осей старались соблюсти достоинство, но пауза затягивалась.
– Хотите потерять место, голубчик? Н-немедленно вызовите старшего! Придурок сразу посветлел лицом и, поздоровавшись, проводил в "Буфетную", как было написано на двери, которую он отворил, пропустив нас вперед.
Если бы в Кахетии в те времена замшелого социализма открыли "McDonalds'", я удивился бы гораздо меньше. В опрятном и пригожем помещении стояло несколько столов, вокруг которых вольготно сидели начальственного вида люди в темных костюмах, сильно траченные вчерашним пьянством. Они без опаски громко матерились и с наслаждением поедали мясные и рыбные деликатесы, запивая дефицитным чешским пивом. Мы взяли по полстакана водки, пиво и двух холодных цыплят, пахнувших вокзалами.
Часом позже навстречу нам по перрону шел серьезный грузин-проводник с густыми усами и огромной бутылью вина в руках.
– Эй!
– окликнул я его.
– К-куда п-путь держите, генацвале?
Тот сразу остановился и поставил бутыль на асфальт, подозрительно глядя на меня, как охранник у дверей распределителя.
– П-похоже, этот груз предназначен не для вас, товарищ!
– как можно мягче сказал я, улыбаясь и видя, что проводнику мучительно не хочется расставаться с бутылью. Однако, в отличие от утреннего придурка, он сразу усек, кто мы.
– Вино для академика Гвеселиани?
– Да! Для батоно Давида, - грустно сказал грузин и в последний раз поглядел на бутыль.
Пока Ося стоял на часах на перроне, я купил большую клеенчатую сумку, в которую мы с трудом затолкали бутылку, обмотав ее свежевыглаженной Осиной рубахой, и он, поеживаясь от непривычки, остался в простой советской майке странного цвета, без названия.
Водка с чешским пивом еще сильно гуляли в нас, и мы чувствовали себя свободными от всех условностей, обязательств и забот в красивом городе Сочи.
Нам вдруг сильно, до обморока, захотелось кушать, и я сказал:
– Лучше всего двигануть на сочинский базар. Часть вина продадим, а на вырученные деньги купим еду и... съедим.
Сдержанный партиец Ося недоверчиво смотрел на меня, считая в уме варианты, и, выдержав паузу, утвердительно кивнул.
Это была изнуряющая поездка с пересадками в раскаленных сочинских автобусах, переполненных влажными от пота телами пассажиров.
Когда мы добрались до рынка, то чувствовали себя почти счастливыми. Найдя свободное место в овощном ряду, Ося поднял бутыль на прилавок, натянул на себя измятую рубаху и посмотрел на меня.
– Жахнем с-сначала... Б-барышни, кто поделится стаканами?
– Спросил я, делая ударение на предпоследнем слоге, и вытаскивая пробку.
Вокруг собралась небольшая толпа сочинских торговок, которые вместе с нами начали дегустировать вино. Вскоре
– Чтой-то вы не больно похожи на торговцев вином, мужики!
– выступила вдруг с заявлением молодая девка в синих джинсах и синем с красным платке, плотно обвязанным вокруг головы. Она продавала белые грибы.
– Откуда у вас г-грибы в июле?
– Удивился я, прикасаясь к странным созданиям, похожим на гномов.
– Место на горе знаю, - просто сказала девка и, повернувшись к толпе возле нас, сказала дурным громким голосом: - Гляди, бабы! Этот рыжий, прям как наш учитель по физике. А второй - райисполкомовский. Точно! Они все там в белых рубахах ходют, когда даже на базар...
Большего оскорбления для Оси, всегда элегантного, в отличие от остальной высокой партийной латышской мешпухи, нельзя было придумать. Он сразу посерьезнел и стал оглядываться по сторонам.
– Н-напрасно вы засуетились, Ося, - заметил я.
– Шпенглер говорил, что общечеловеческой этики не существует... Он был философом... К с-сожалению, беспартийным, но... классиком.
Мы выпили еще. Девка в джинсах, что продавала грибы, стала выказывать мне расположение, подсовывая бутерброды. Она уже не была развязной и грустно поглядывала в мою сторону.
– Иди ко мне жить, Рыжий!
– Неожиданно прошептала девка.
– У нас свой дом в Туапсе... Пять комнат. Четыре сдаем...
– А что мне надо будет делать?
– Не удержался я.
– Ничего. Живи просто. Преподавай физику свою. От тебя светло станет, она мучительно подбирала слова и не находила...
– К с-сожалению, я не преподаю физику. Я даже не учитель...
– Я знаю. Поедешь? Никому не предлагала...
Подошел Ося:
– Нам пора, - и потянул за майку.
– Вы слишком эмоциональны, барышня, - сказал я, вырывая майку из цепких Осиных пальцев.
– Т-так сразу, головой в омут, н-нельзя. А грибы ваши просто потрясающе совершенны. Такими простыми и надежными... должны быть трансплантируемые органы...
– Я вдруг замолчал, задумавшись, и, сказав "прощайте", удивленно уставился на Осю: - Да, да! Органы-грибы... выращиваемые из кардиоцитов, почечных или печеночных клеток. Т-только кто мне укажет место на горе, где они растут в июле?
Вскоре мы опять потели в переполненном автобусе, чудом сберегая бутыль.
Заметив свободное пространство возле водителя, Ося молча двинул вперед, выставив локти в стороны.
Шофер сразу проникся к нам симпатией, как барышни на базаре, и широким жестом предложил поставить бутыль возле ног.
– Б-боюсь, она вам будет мешать, - робко заметил я.
– Не бзди!
– Успокоил шофер.
– Д-давайте какую-нибудь емкость, отолью пару литров.
– Не-е!
– ответил водитель.
– У меня свое вон, - и показал на трехлитровую банку с пластмассовой крышкой, в дырку которой был погружен тайгоновый катетер от одноразовой системы для переливания крови. Длинный конец трубки, пережатый бельевой прищепкой, лежал на колене рационализатора.