Донор
Шрифт:
– Профессора зовут Борис Дмитрич, но мы все зовем его БД. Вы тоже можете говорить "БД". Про бомбу он шутит... Меня зовут Нодар.
– Честно г-говоря, не знаю, что с вами д-делать без б-бомбы... Попробуем вот что: п-поживите недельку в Лаборатории п-просто так и п-постарайтесь п-понять, чем мы тут занимаемся.
– Я возьму над ней шефство, БД!
– рвался в бой Горелик.
"Черта с два! Я сам буду шефствовать над ней," - подумал я и сказал:
– Х-хорошо, неделю! П-покажите ей аппарату и п-познакомьте с публикой. Мы начинаем в п-половине д-десятого, если
Я склонился к бумагам на столе, давая понять, что встреча окончена, но существо, я видел это краем глаза, продолжало стоять. Я поднял голову, собираясь еще раз вернуться к теме бомбы, но тут вдруг очень близко от себя увидел ее глаза. Два больших зеленых прожектора мерцали чужим, нездешним светом, который проникая, вытеснял меня самого, и казалось: еще мгновение и кто-то чужой завладеет моим телом. Я захотел отвести глаза и не смог.
– Пойдемте, Этери, - донесся голос Горелика. Существо повернуло голову и что-то сказало в ответ, дав мне возможность вернуться в собственное тело. Затем оно протянуло руку и, сказав: "До свидания, БД", перетекло вслед за Гореликом в коридор.
Глава 4. Профессор Кузя
БД прилетел в Ригу вместе с Даррел и двумя сыновьями в начале 90-х. До Москвы они летели транспортным самолетом, который никак не мог взлететь из-за того, что демонстранты, прибывшие на нескольких автобусах из Тбилиси, заблокировали взлетную полосу военного аэродрома.
– Грузин губит отсутствие нравственности и ответственности в чисто литературном значении этих терминов, - размышлял БД, сидя с семьей на взлетной полосе возле самолета, охраняемого автоматчиками из аэродромной прислуги, которые ожидали атак демонстрантов.
Был конец августа, и ночью температура упала с тридцати градусов до пяти. БД маленькими глотками пил лабораторный спирт, который заботливый Горелик налил в пластмассовый флакон из-под "Лактасола". К БД подходили солдаты, и он угощал их, наливая пахнувший лекарством алкоголь в подставляемые кружки.
– Их губит элементарное невежество, делающее любые политические заявления или движения стилистически неверными, - продолжал привычно считать варианты БД.
– Чтобы иметь право громко заявлять: "Русские вон из Грузии!", надо отучиться ссать в лифте и телефонных будках.
В Москве его встречал старинный приятель, профессор Кузя, в окружение стада аспирантов. Кузьма Крутов, большой и толстый, с незаметными губами, маленьким курносым носом и светлыми глазами, постоянно спрятанными в складках веках, был доктором биологических наук и руководил большим медико-техническим отделом, занятым производством оборудования для искусственного сердца, при сильно засекреченном военно-промышленном институте на окраине Москвы. Это было классное учреждение, потому как по тем временам проблемы искусственного сердца являлись таким же престижным делом, как полеты в космос.
Кроме искусственного сердца Кузин отдел занимался еще кое-чем: делая аппараты для ионофореза, которые космонавты брали с собой на небо, чтобы очищать в невесомости урокиназу, предотвращающую образование тромбов в мозговых и коронарных сосудах Генерального Секретаря... Обычная советская жизнь...
Кузя притащился на военный аэродром в Чкаловске, что под Москвой, на "Волге" с прицепом, в ожидании большого багажа книг и картин из тбилисской квартиры БД. Ему тоже пришлось провести всю ночь в аэропорту: справок о прибытии самолетов в Чкаловске не дают. Когда БД с сыновьями и женой вышли из самолета, пьяный Кузя, поддерживаемый аспирантами и с трудом выговаривая слова, первым делом спросил его про багаж и, узнав, что багаж не пропустила тбилисская таможня, затребовав немыслимую взятку, принялся объяснять, громко матерясь, что он думает про дружбу народов, погранцов и воинственные грузинские племена, которые вдруг переменили взгляды и чуть не убили его лучшего другана.
– Я знаю, - кричал он, поплевывая на БД слюной, - что ты, Рыжая Сука, интеллигентно помалкивал, экспериментируя с очередной моделью консервации сердца, когда черножопые заваривали всю эту кашу в Тбилиси и в вашемебаноминституте. С твоими благородством и гордыней надо идти служить послом где-нибудь в Шри-Ланке... И ту предзакатную любимую картину свою, с белой церковью и музыкой внутри, тоже оставил?
– Здравствуй, Кузя! Поцелуй Даррел и мальчиков. Спасибо, что встретил... Я привез тебе немного ч-чачи. Картину с ч-часовней тоже не п-пропустили...
Кузя начал тискать Даррел, шепча ей в ухо нежные слова вперемежку с матершиной, как всегда предлагая заняться любовью прямо сейчас, на что по-латышски обстоятельная и пунктуальная Даррел, без тени улыбки отвечала:
– Еслы Вы, Кузма Константыыновыч, кладет вопроос так сылно и настааиваэт, я нэ стану сопротывлять вам, но нам слээдует решыт, сколко бэзнравствэнно будэт этот шаг с ваашей стороной и как отнэсетса Рыженкый оказанью подобных услуги моэй стороноой?
Но Кузя давно не слушал ее затянувшийся монолог: он должен был всем показать, кто здесь главный, чтобы это поняли его сотрудники, привычно подыгрывающие, и аэропортовская публика, удивленно глазеющая на них.
– Ты, старик, - обратился Кузьма к старшему сыну БД, красивому высокому мальчику, - останешься жить у меня, потому что Даррел захочет сделать из тебя очередного латышского стрелка, чтоб стоял с ружьем на часах у кабинета очередного вашего или нашего вождя... За младшего я спокоен: этот пойдет в хирургию и, если я к тому времени еще не умру, получит позолоченные хирургические инструменты с собственной монограммой, как у отца.
Они подошли к Кузиной машине с вызывающе торчащим прицепом.
– Ты, Рыжий, контрабандистхуев, собравшийся лишить Грузию ее культурных раритетов, сядешь в прицеп, вместо своих картин и книг, а не-то вообще не повезу никого!
– Кузя нагло обратился к БД, который разглядывал заднее сиденье машины, доверху заваленное свертками с едой и бутылками.
– Я подумал, проголодавшись в самолете, вы сразу сможете перекусить, пока доберемся до дома, - пробормотал поддатый Кузя, отталкивая аспирантов и пробуя устоять на ногах.
– Мы этой ночью усугубили больше обычного, Борян, потому что волновались за вас, - смущенно закончил он, - но еды тут и выпивки дохуяеще...