Донор
Шрифт:
Он стал чем-то вроде аналога текстового файла в формате read only, и неведомая сила заставляла его привычно располагать пальцы на клавиатуре, словно это фортепиано, на котором он собрался играть jam-session after party с прекрасными музыкантами, и замирать, чуть дыша, в предожидании очередной музыкальной фразы или порции текста.
Он писал эту книгу своим почти взрослым сыновьям, попрекающим его постоянными неудачами и совсем нечитающими, для которых уже не существовал. Точно так же, не спросясь, с завидным постоянством, но всегда неожиданно, вышколенные мозги выстраивали опыты, неотличимые от настоящих, в которых с упорством фанатика-еретика он старался воплотить идею создания "банков
Желание писать завладело им с такой силой, что было уже неважно, где это произойдет. Воспоминания роились огромной многоликой толпой, набив подвал до отказу, отталкивая друг друга локтями и требуя немедленных действий. Он ждал, когда круговерть людей, животных, событий и чувств, хаотично перемещавшихся внутри и вокруг него, начнет упорядочиваться. Еще несколько таких странных минут и весь окружающий мир перестанет существовать, и он останется один на один с самим собой, самым интересным, важным и дорогим для него человеком на свете... Потому что писать - значит читать самого себя... И еще он знал, что в критические моменты этой заново проживаемой книжной жизни, загадочные тексты Библии, прекрасные стихи и волшебная музыка, которые всегда жили в его душе, помогут понять и объяснить происходящее с ним, прорываясь наружу, как прорываются на дисплей компьютера странные строчки рукописи и почти безупречные с научной точки зрения принципы выращивания органов-клонов.
БД стоял на коленях перед грудой вещей в углу подвального помещения и тупо смотрел в темный экран дисплея. Он вдруг вспомнил о бутылке с недопитым "Бурбоном" и, с трудом поднявшись, сделал несколько шагов. Взяв бутылку, он помедлил, оглянулся в поисках картины и, нетерпеливо разорвав аккуратную Интову упаковку, вновь прислонил ее к стене. Слабо натянутый на подрамник холст с ярко-желтым, с сильной примесью красного, закатным небом разом осветил сумеречный подвал. И сразу желтый цвет подвального пространства прорезал узкий светлый луч, посылаемый стенами белой церкви на переднем плане, похожей на разрушенный временем маяк, сильно накренившийся, с выбитыми круглыми стеклами, с остатками красной черепицы на крыше нефа, чудом уцелевшим на верхушке крестом, красной травой, подсвечиваемой предзакатным солнцем, синими проплешинами и сгорбленным пнем в человеческий рост. Из церкви зазвучал баховский хорал, отчетливо и чисто... Белый луч маяка метнулся несколько раз и замер на подоконнике, высветив книгу в твердом коричневом переплете, рядом с чьей-то мокрой от пота майкой и теннисными туфлями в красной кирпичной крошке корта.
"Хроники Водолея" - прочел он на обложке, раскрыл книгу, но передумал и оглянулся в поисках розеток: ему позарез был нужен работающий компьютер.
– Господи!
– бормотал он.
– Сделай так, чтобы в розетках было электричество и помоги собрать компьютер.
Он привычно путался в многочисленных кабелях, которые никогда не мог подсоединить сам, но сейчас был уверен, что компьютер заработает. Он поставил дисплей и клавиатуру на подоконник, стараясь не задеть лежащую там книгу, встал на колени перед ними и нажал тумблер... На дне еще плескался виски, и после короткого раздумья он поднес бутылку к губам. Когда он оторвался от бутылки, экран дисплея светился привычным серо-голубым цветом Microsoft Word. БД положил пальцы на клавиатуру. Книга, что лежала на подоконнике в луче света, излучаемом церковью-маяком, исчезла куда-то, но теперь это было неважно.
Он увидел себя за рулем старого "Мерседеса", двигавшегося по рижскому предместью, и пальцы, чуть касаясь клавиш, быстро набрали текст:
"Он знал, что труднее всего написать первую строчку и поэтому не спешил, веря, что она придет сама..."
Глава 3. Этери
– Здравствуйте!
– Стройная, не похожая на грузинку, высокая девочка с прямыми черными волосами и непривычно зелеными глазами на желтоватом от загара лице, стояла на пороге, переминаясь с ноги на ногу, и выжидающе смотрела на меня.
– З-здравствуй! Что тебе, д-девочка?, - сказал я и, не выслушав ответа, продолжал, обращаясь к Горелику: - Мне не н-нужен анестезиолог из нашей к-клиники... Его т-трудно п-переучить и он не знает физиологии к-кровообращения в том объеме, какой нам нужен. П-поезжайте в институт физиологии, найдите молодую к-красивую девку, анестезиологии мы ее научим.
Я заметил, как девочка от дверей перебралась к одному из кресел и, недолго помявшись, грациозно уселась, заложив ногу за ногу так, что стали видны трусики в горошек, и принялась глазеть по сторонам.
Мой кабинет производил сильное впечатление на посетителей как старинной работы необычайно громоздкой резной мебелью черного дерева, так и сваленным на огромном столе дорогостоящим кардио-хирургическим хламом: полные протезы сердца и его желудочков, сосудистые протезы, атравматические иглы, дорогие кардиохирургические инструменты, клапаны сердца, яркие кардиохирургические журналы на английском, письма, сувениры и прочая заграничная мура, для которой нет определений. На стенах развешаны несколько картин в масле современных грузинских художников-модернистов с видами старого Тбилиси, пара больших акварелей под стеклом на религиозные темы и два десятка фотографий: учителя, ученики, защиты диссертаций, конференции, оперированные больные и животные...
– Не упирайтесь, БД!
– возразил Горелик.
– Давайте возьмем еще одного анестезиолога. Он выучит физиологию. Это проще. В клинике есть одна барышня, которая хочет перейти к нам... Толстая очень, но с мозгами.
– Вы з-знаете мое отношение к т-толстым, Г-горелик... П-почему вы решили, что с-с мозгами?
– Она подружка секретаря институтского партбюро.
– Д-для меня это - не с-самая лучшая аттестация.
– Вы допрыгаетесь с вашей антисоветчиной, БД!- сказал Горелик.
Еще на Украине, после окончания института, Горелик вступил в КПСС, искренне надеясь, что членство в партии поможет ему сделать карьеру. В партбюро института он отвечал за какую-то ерунду: то ли партийную учебу, на которую никто никогда не ходил, то ли распределение квартир, которых у института никогда не было.
Горелик что-то говорил мне, но я уже не слышал и, видимо, не видел, потому что глядел на странное существо, покачивающее ногой в моем кресле, в дорогой и, как я понимал, нарочито грубой одежде из дерюги, болтавшейся на ней как на чучеле - лишь много позже она объяснила, что это очень тонкая замша дорогой выделки. Я вдруг понял, что передо мной сидит красивая молодая женщина, которая от смущения как-то странно перетекает из одной позы в другую, не прилагая для этого усилий. Что-то необычное было в ее лице, прекрасные черты которого, размыто проступали сквозь тонкую кожу. Большой, как у лягушки, рот и очень зеленые глаза с длинными грузинскими ресницами, мерцающие даже в полумраке кабинета, делали ее нездешним существом, и было видно, что она об этом знает.
– Т-т-т-ты .... В-в-вы кто?
– выдавил я из себя.
– Что вам угодно?
– Меня зовут Этери, - ответило существо, перетекая к столу.
– Вчера на банкете вы обещали приемному отцу взять меня в Лабораторию.
– Д-да, да. Вы тот с-самый физик-атомщик, к-которого мы все ждем с н-нетерпением... Г-где б-бомба?
– Что?! Какая бомба?
– Атомная. Н-неужели вы оставили ее д-дома?
Она тревожно таращила глаза, перетекая куда-то. Подошел Горелик и, с любопытством глядя на существо, сказал: