Дора, Дора, памидора…
Шрифт:
Я слушала Травина и вспоминала тексты Фаньки Зеттель из Торы: «Ни к какой единокровной не приближайтесь, чтобы открыть наготу». И еще: «Наготы дочери твоей не открывай, ибо твоя нагота она». И понимала, что ни Травин, ни Лиза Тору не читали…
Они стали жить, как муж и жена, только ненормально влюбленные. Медовый месяц не кончался. Они не замечали молчаливую перепуганную бабку, которая не желала разговаривать и обсуждать случившееся. Она просто не видела их. Лиза добавляла: «В упор». Лишь готовила еду, а потом уходила к себе.
А однажды, напившись, без стука вошла к ним в спальню и увидела то, что должна была рано или поздно увидеть. Хотела сказать что-то. Не смогла. Прикрыла рукой лицо. И стояла так, пока не упала. Травин подбежал: пульса не было, дыхания тоже. Он пытался реанимировать, но бабка не хотела жить.
Лиза плакала и повторяла: – Это я убила ее. Я!
– Да, топором…
Травин продолжил свои хирургические подвиги. Стал заведовать отделением. Защитил докторскую. И по-прежнему каждый вечер спешил домой, чтобы поскорее обнять Лизу и погрузиться в бездонные глаза, как в спасение, потому что инцест непрестанно грыз душу и тело.
А Лизе было плевать на инцест, будто не знала, что это, и на косые взгляды, и пересуды за спиной тоже. Она была счастлива им. Вернулась в консерваторию. Ее фортепианные концерты собирали меломанов со всех концов северной столицы. Только играла неровно. После блестяще сыгранного концерта могла провалить следующий или вообще отказаться от выступления. Но ей все сходило с рук. Капризы лишь подогревали интерес публики.
Так продолжалось долгие десять лет, счастливых и безмятежных. Они все больше привязывались друг к другу, трансформируясь в странный двуполый организм, единый и самодостаточный во всем и всегда. Им казалось, что будут также счастливы и двадцать лет спустя. Его слава блистательного хирурга росла. Не только пациенты, но богатые и влиятельные люди искали дружбы с ним. Лиза победила на нескольких международных конкурсах…
А потом Лиза начала охладевать к нему и старалась скрыть это молчанием. Возможно, почувствовала вину, как чувствовал он. Только в отличие от него, понимала, что вместе им нечего делать двоим, и в постели тоже. И говорила: – Виноват только один из нас. Мы оба знаем, кто.
А однажды сказала:
– Жену английского короля Генриха VIII Анну из рода Болейн обвинили в кровосмесительной связи с братом, хотя, по правде, там были только намерения. Однако матери будущей королевы Елизаветы отрубили голову…
Лиза перестала пускать его в свои глаза, звать в концерты. А однажды, без тени смущения, заявила, что влюблена. Он был так потрясен, что не поинтересовался, в кого? А она продолжала, что хочет замуж, как все. Что, как все, хочет иметь детей, которых им вдвоем не завести. Он думал, что умрет от ревности и горя, и боли. Но не умер. Спасала работа. А в доме все шло своим чередом, только через пень-колоду. Они по-прежнему жили вдвоем, но прежней близости не стало, хоть иногда занимались любовью. Лиза готовилась к переезду в квартиру будущего мужа…
А потом началась
Он являлся на судебные заседания, прихватив истории болезней пациентов, готовящихся к операциям. И, проглядывая анализы, прислушивался вполуха к происходящему. Судили трех чеченцев или дагестанцев, обвиняемых в убийстве журналиста-иностранца. И чем дольше слушал, тем отчетливее понимал, что доказательств их вины в деле нет. Что участники судебного процесса, включая судью, стороны обвинения и защиты, разыгрывают фарс перед публикой, перед присяжными, перед самими собой.
На одном из заседаний он поделился этой мыслью со старостой присяжных. А тот под большим секретом сообщил, что участь трех бандитов давно решена. Что процесс имеет важное политическое значение и призван не просто покарать виновных, но продемонстрировать общественности страны и остальному миру независимость от власти и справедливость нашего суда.
– Но они невиновны! – горячился он. – Даже я понимаю это. А про публику в зале, судей и вашу камарилью говорить не приходится.
– Какое значение для власти имеет: виновны эти люди или нет? На кону нечто большее, – вяло отбил староста.
Он отказался подписывать вердикт о виновности подсудимых. А потом дал неосторожное интервью журналистам. На следующий день его пригласил к себе судья и попытался объяснить возможные последствия такого поступка. Травин заупрямился. Его позвали в службу безопасности северной столицы и жестко потребовали дезавуировать свое заявление. Он снова отказался.
Через пару дней на его служебную электронную почту пришла чья-то ссылка на адрес в YouTube. Он механически прошел по ссылке. Открыл… Лучше бы ему этого не делать никогда. И не делать нельзя. Видеоклип в формате HD демонстрировал на весь свет, как он и Лиза занимаются любовью. Сначала в спальне. Потом в кухне на столе. Потом в ванной…
Его не задевала мысль, как им удалось? Он с ужасом думал, что сделает Лиза, когда увидит это. И всеми силами старался оградить ее от походов в интернет. Но однажды, вернувшись домой, застал сестру на кухне, перед смарт-ящиком на стене. Уставившись в большой экран, она лила в граненый стакан водку и пиво из двух бутылок одновременно и перемешивала содержимое чайной ложкой. А ящик демонстрировал подробности их давних, он точно знал, что давних, занятий любовью, сопровождая видеоряд качественным саундтреком.
На следующий день Лиза выкрасила волосы в синий цвет. Сделала пирсинг. Достала с антресолей гитару и дудку с клавишами. Допила остатки водки и спустилась вниз, где ее поджидали постаревшие рокеры. Ему показалось, что та прежняя сумасшедшая Лизина жизнь с наркотиками и алкоголем никогда не прекращалась. Что не было десяти лет счастья. Что был просто сон, но какой!
Лиза ушла в загул. А когда заявилась домой, он с трудом узнал в седой, донельзя исхудавшей женщине в обносках, с синяком во всю щеку, свою сестру Разговаривать было бесполезно. Лиза молча забрала часть денег из шкатулки в буфете и также молча ушла.