Дориан Дарроу: Заговор кукол
Шрифт:
— Не оливковое. Техническое.
— Техническое! — повторила Минди, протягивая мне полотенце. — И теперь твоего единорога мыть придется. А потом наново смазывать. Это долго. И дорого.
Марчиолло что-то залопотал на итальянском, Минди, итальянского не знавшая, но четко уловившая тональность речи, принялась возражать, накидывая цену. Марчиолло ответил… Минди возразила… Марчиолло замахал руками, попутно вернув цилиндру исходный белый цвет…
Я вернулся к работе. Разобрать. Разложить. Помыть. Собрать. И
— Синьорита, вы меня убивать! Грабить!
— Лукреция в слезах, — резонно заметила Минди, указав на единорога.
Лукреция в слезах, да и я вот-вот зарыдаю. Пальцы на правой сгибаются плохо, работы до вечера, если не дальше, а в кармане лежит письмо от Эмили…
Закончив торг, Минди присела рядом и тихо спросила:
— Помочь?
Я кивнул.
— Глава 16. В которой говорится о замужестве, театре и негодном материале
Тетушка придирчиво разглядывала приглашение на гербовой бумаге. Будь оно золотой монетой, тетушка непременно попробовала бы ее на зуб, а после и в кислоту макнула бы, желая убедиться, что золото и вправду золото. Она и бумагу мусолила пальцами, прощупывая глубину тиснения, скребла ногтем серебряные виньетки букв и, приложив обратной стороной к длинному носу, шумно дышала. Видимо, подозрителен ей был этот нежный фиалковый аромат.
— Ты еще слишком слаба, — наконец, соизволила сказать тетушка, откладывая приглашение на серебряный поднос. — Тебе не следует вставать.
— Следует, — ответила Эмили, чувствуя, как начинает злиться.
Когда она злилась, внутри словно бы сверчок заводился. Неприятно.
— Нет.
— Да. Доктор разрешил. Доктор сказал, что перемены и новые впечатления будут мне полезны, — и Эмили решительно встала. Давно следовало это сделать, но она до последнего надеялась договориться с тетушкой по-хорошему. Все-таки старуха могла быть полезной.
Кому?
Эмили не знала.
Тетушка нахмурилась. Пошевелила губами, примеряясь к непроизнесенным еще словам.
— Этот доктор совершенно не внушает мне доверия.
— Этот доктор — самый модный доктор в Сити. Он пользует баронессу Гогенцорген. И графиню Бэйр. И…
— И дерет кучу денег за бестолковые советы. Эмили, деточка моя, ты же еще слишком слаба! Ты так впечатлительна…
— Не настолько впечатлительна, чтобы отклонить приглашение будущей княгини.
Стоять на полу холодно, а Мэри, глупая курица, не спешит подать домашние туфли и уж тем более платье. Надеется, что Эмили никуда не поедет? Ну уж нет!
Она должна поехать…
Почему? Просто. Так надо. И правильно.
— Как я найду себе мужа, если буду прятаться здесь? Или ты думаешь, что женихи сами проложат сюда дорогу? — Эмили подошла к туалетному столику и, присев на пуф, взглянула на свое отражение.
— Милая…
— Посмотри. Я не слишком красива. Я не слишком богата. Я не слишком знатна. Я одна из многих дебютанток, которые съезжаются в Сити каждый год.
— Ты очаровательна!
Боже мой, ну почему тетка такая дура? Кому нужно очарование? Лишь тому, кому нечего больше предложить.
— Я не хочу остаться старой девой, тетя.
Как вы. Не сказано, но ясно. Неприятно. Двойственно, как будто… как будто кто-то другой — сверчок внутри? — думал это за Эмили.
— Ольга просто хочет помочь мне. И я приму эту помощь.
Сверчок внутри радостно застрекотал, заглушая тетушкин ответ. Да и какое Эмили дело до тетушки? Никакого. Эмили главная.
Эмили точно знает, что нужно делать.
Скальпель, коснувшись кожи, замер, затем резко и как-то нервно скользнул вдоль позвоночника. Тончайшая линия разреза набухла кровью, темные струйки которой расчертили кожу, чтобы увязнуть в мягком пухе копры.
Скальпель же, достигнув ягодиц, прочертил изящный полукруг и двинулся вверх, к шее. Второй разрез лег параллелью первому.
Женщина на столе даже не шелохнулась, и хирурга это вполне устраивало. Кинув скальпель в оцинкованный лоток, он взял в руки нечто, весьма напоминающее змеиный язык. Концы инструмента загибались двумя острыми крючками.
Они легко вошли в кожу. Сели. Потянули, отделяя кровавый лоскут.
Его хирург отправил в ведро, стоявшее под столом.
Фло отвернулась. Все-таки ей было слегка не по себе. Нет, конечно, раскаиваться она не раскаивалась — глупости какие! — просто мерзостно это. И грязно. А пол отмывать придется ей, и хорошенько отмывать, потому как он грязи не любит.
Что до Сью, то она все равно б померла. Может быть даже завтра. Или послезавтра. Или на той неделе. На улице помереть легче легкого. Тут или перо в бок, или камень в затылок, или удавку на шею. А если люди побрезгуют трогать, то сифилис не пощадит.
Язык сменили тончайшие иглы на ручках из слоновой кости. Орудовал он ловко. Воткнул, повернул и рука Сью повернулась. Или нога дернулась. Или…
— Подай, — он указал на флакон с белесой крупой внутри. На соль похожа, только пахнет иначе. Фло подала, сама удивляясь, отчего руки дрожат.
Не разбить бы…
Пара крупинок на широком языке шпателя. Падают, словно снежинки в черные гнезда ран. Шипят, прижигая. И ничего не происходит.
Фло выдыхает и набирает воздуха — влажного плесневелого — в легкие, когда Сью вдруг шевелится. Сначала сжимаются и разжимаются кулаки, порождая волну мышечной судороги, которая от запястий катится на предплечье и плечо, ввинчивается желваками мускулов под кожу…