Дорога к счастью

Киреев Владимир Васильевич

– Ну вот, детки, – обрадовалась Анна, увидев на столе полную миску меда, – теперь будет вам с чем кашу да блины есть.

Из пустых сот вечером всей семьей за столом катали свечи. Для фитилей Анна принесла из кладовой толстую льняную нитку.

– Пчела – чистая божья тварь, – раскатывая в своих больших руках теплый воск, с особым чувством говорил Харитон.

– Почему? – спросил Иван.

– Потому что она мед дает, воск дает, а из воска мы делаем свечи, которые ставим к иконам как вещь чистую и приятную

богу.

– Да. Божья угодница, – тихо проговорила Анна, взяла противень с готовыми свечками и вынесла в чулан, чтобы остыли.

– Тятя, а пчелы откуда появились? – полюбопытствовала Лукерья.

– Пчелы, доченька, – это божьи твари. Мне еще давно мой отец рассказывал, что до рождения святых угодников Зосимы и Савватия в России пчел не было, а водились они только в чужеземных странах. И жили высоко в горах, где-то рядом с раем, роились редко и никуда оттуда не улетали. А святые угодники вынесли пчел из рая и расселили по всему свету.

– И у нас в России?

– Да! И к нам их принесли. Поэтому-то пчелы – от бога. А осы и шмели – от дьявола, их мед нельзя есть.

– Ну, они жалят дюже больно, – возразил Моисей, глядя на свои опухшие кулаки.

– Пчела жалит только грешников. Живи по совести и в согласии с богом – и пчелы к тебе будут благосклонны. Меня ни одна сегодня не ужалила.

– А меня жиганули аж два раза.

– Значит, ты грешен, братка, – засмеялся Иван.

– Убивал пчелу летом? – серьезно спросил отец.

– Было.

– Вот твой грех и есть. И еще запомните, дети: пчел нельзя убивать, жизнь на земле будет до тех пор, пока будут жить пчелы. А когда все изведутся, наступит конец света.

– И люди все погибнут? – в глазах Ефима блеснул страх.

– Не только люди – все погибнет! Ну, я думаю, это будет не скоро.

На следующее утро Моисей затопил баню. Они с отцом закатили туда бочку с медом. Два дня топилась баня. После чего мед нагрелся и стал жидким, воск расплавился и вместе с мертвыми пчелами и личинками поднялся вверх. Харитон черпаком убрал все, что всплыло, в лагушок, залил водой и поставил в тепло, чтобы к Рождеству получилась медовуха. А чистый мед разлили в берестяные туеса.

Остаток лета и всю осень тяжело, со скрипом восстанавливали жилье погорельцы. Бурмистр больше помогал своим крестьянам, а уж казакам – в последнюю очередь.

Миклашевский появился в селе только после уборки хлебов. Посмотрел на новые дома, заехал на завод, а там свекла свалена в кучу. Того гляди гнить начнет.

– Ты чем тут занимаешься? – начал бранить он надсмотрщика. – Вредительством?

Тот упал на колени:

– Пан, это не моя вина, это погода виновата!

Глаза помещика вспыхнули яростью. Резко взмахнув плеткой, он стал хладнокровно избивать помощника.

Несчастный, корчась от боли, пытался закрыться от ударов

руками.

– Я не позволю творить беспорядок на моем заводе! – орал Миклашевский.

Он орудовал плетью до тех пор, пока надсмотрщик не повалился на землю, распластав руки. Лишь тогда он угомонился и зло посмотрел на управляющего, стоящего рядом и трясущегося от страха.

– Так будет и с тобой. Мне жалеть тебя не за что. Работать всем без роздыха, пока не приберете всю свеклу!

После Покрова Пресвятой Богородицы голова казачьей общины Григорий Долгаль на общем сходе, обращаясь к казакам, сказал:

– Ну что, видите, мужики опять восстали в буквальном смысле из пепла, выстроили новые хаты, собрали урожай, жизнь в селе продолжается.

Прожили зиму крестьяне со своими заботами и радостями, и наступила весна.

8

Демьян заканчивал работу:

– Все, сынку, шабаш! На сегодня хватит. Туши горн.

– Тятя, я должен тебе что-то сказать.

– Ну, говори, – Демьян снял фартук и стал отмывать ладони от сажи и грязи в ушате.

– Я жениться надумал.

Отец выпрямился, опустил свои сильные руки и застыл, как дуб в поле, крепкий и могучий, с рубцами на теле от ожогов.

– На ком?

– На Елене, дочке Степана Гнатюка.

– Ого! – Демьян от удивления даже присел на наковальню.

– Жалко мне ее, отец – пьяница, мать гулящая. Пропадет девка, а мне она по душе.

– Сынок, так она же собственность пана Миклашевского.

– Ну и что, я попрошу пана, и он согласится мне ее отдать.

– Ты в своем уме? Какой же пан свое отдаст?

Домой они шли молча. Демьян заглянул под навес: Надежда доила корову. Та стояла как вкопанная и жевала жвачку. По-хозяйски поглядел на телегу и вспомнил, что надо бы оси дегтем промазать. В хате возле печи суетилась Прасковья, на столе уже стояли отварная картошка, кринки для молока.

Вернулась Надежда, Прасковья перехватила у нее ведро, быстро процедила молоко и разлила по кринкам.

Надежда со вздохом устало присела на лавку.

– Ну вот, еще один день прошел в трудах праведных.

– Мать, а ты знаешь, что наш сын жениться вздумал, – присаживаясь к столу, проговорил Демьян.

Она сразу и не поняла, насмехаются над ней или правду говорят:

– Это ж какая такая девица в душу тебе запала?

– Елена, Степана Гнатюка дочка, – ответил за сына отец.

– Сынок! – всплеснула руками Надежда. – Это ж не Степана дитя, это пана Миклашевского дочка. Вся в него – и видом, и характером. Отступись от нее, не по зубам тебе пан.

– Нет, мама, не отступлюсь, – голос его обмяк, в ушах стоял звон, казалось ему, что пол в хате закачался, но он стоял – сильный, горячий, непреклонный.