Дорога китов
Шрифт:
Топот копыт заставил всех поднять головы. Копатели укрылись за повозками; стоявшие на страже схватились за оружие. Из двадцати часовых примерно половина умела пользоваться луком и натягивать тетиву. Еще имелись кольчуги и толстые подбитые доспехи, которые сильно затрудняли стрельбу из лука, тем более с непривычки.
Всадники бросились в балку в облаке пыли, без всяких возгласов. Они летели с копьями наперевес по склонам, и пресечь их продвижение, стреляя из лука, мы не могли.
Я слышал, как сыплются вокруг стрелы. Одна просвистела над моей головой. Другая с лязгом отскочила от щита и упала на землю.
Маленькие лошадки, карабкаясь, взлетали по любому склону, быстрые и ловкие, как кошки. Сплошной поток овчин и меховых шапок. Они были настоящими степными воинами, пускали стрелы, пока не приблизились, а потом выхватили легкие мечи, нацелили их на нас, будто змеиные языки, и пронеслись прочь, прежде чем мы успели ударить.
Они развернулись, гикнули и исчезли, снова возникли из пыли, пока у нас не закружились головы. Наши тяжелые мечи и секиры вспарывали пустоту.
Кто-то отделился от ряда и выступил вперед. В пыли не было видно, кто это.
– Стой!
– завопил Эйнар.
– Негоже погибать в этой мертвой земле!
Однако Нос Мешком презрел осторожность. Он натянул тетиву, прицелился, выстрелил, и один конник упал. Шагнув вперед, он снова натянул тетиву, прицелился, выстрелил, и еще один конник вскрикнул.
Тут его увидели, засвистели стрелы. Он принял две в грудь, пошатнулся. Но шагнул, натянул тетиву, прицелился...
На нем не было ни кольчуги, ни толстой рубахи, потому что он был лучником, гордился этим и никогда не промахивался. Он не хотел, чтобы что-то стесняло движения, мешая целиться и стрелять.
Нос Мешком был мертв, хотя его ноги и сердце не знали об этом, и все еще выкрикивал что-то, когда упал.
Мы пошли за ним, стреляя в пыль, не обращая внимания на крики Эйнара, - ведь это был Нос Мешком. Всадники с воплями умчались, и мы смогли оттащить тело, утыканное стрелами.
– Как еж, - угрюмо сказал Флоси.
Все же на склоне балки валялись шестеро, по одному на каждую стрелу.
– Что он кричал?
– спросил Валкнут, который был среди тех, кто копал могилу.
– Он не кричал, - тихо ответил Эйнар.
– Он складывал стихи. На собственную смерть. Хорошая песнь, но знает ее только он.
– Ятра Одина!
– рявкнул Валкнут, качая головой.
– Высокая цена за мимолетную стычку.
– Проверка?
– предположил Кетиль Ворона, вытирая пот с лица.
– Хотели узнать, насколько мы хороши?
– Теперь знают, - бросил Кривошеий, дернув глазом.
– Шесть за одного.
– Давайте надеяться, что они сочтут цену слишком высокой, - предложил я.
Конечно, расчет не оправдался. Но они ждали следующего дня, чтобы попытаться нас выбить.
Мы рыли лихорадочно, днем и ночью, меняясь по очереди, чтобы стоять на страже или махать кайлом, так что никто по-настоящему не отдыхал. Валкнут и Иллуги Годи копали отдельно - вскрывали соседнюю лодку-могилу для животных, а Хильд смотрела на нас, примостившись около повозки и упершись подбородком о колено. Всем видом она напоминала черную ворону.
Первым сокровище поддел копьем Валкнут: ударом мотыги он выбил землю из дыры между камнями.
Он вытащил находку, счистил грязь, и что-то блеснуло в красном отблеске факела. Он поплевал, потер; блеснуло серебро. Все разинули рты.
Эйнар взял у него находку, повертел так и сяк.
– Тарелка, - предположил он.
– Либо блюдо, расплющенное и согнутое. Но работа хорошая.
– Это серебро, скорее всего, - выдохнул Валкнут и хотел было вернуться к работе, но участок, который он расчистил, нуждался в опорах для крыши, да и было уже слишком темно, чтобы рассмотреть, как их ставить.
Проход, который мы прорыли, был длиною шесть футов и три в высоту и сочился грязной водой, а дерево мы тратили скудно - повозки требовались, чтобы увезти добычу.
Всю ночь напролет люди вертели так и сяк мятое и почерневшее от времени серебро, чистили и дивились на него, обнаружили изящный выпуклый узор из листьев и плодов, птиц в полете и даже искусно изображенных пчел.
Сигват вдруг молвил:
– Это мечты птиц.
– Сам ты птица, - буркнул Валкнут.
– О чем они мечтают?
– В основном о песнях, - серьезно ответил Сигват, а потом покачал пальцем перед Валкнутом.
– Если будем презирать мудрость птиц и зверей, мы одурачим сами себя.
– Какую мудрость?
– спросил Кривошеий с любопытством, оглаживая точилом зазубренное лезвие своего меча.
– Ну, - задумчиво сказал Сигват, - пчелы знают, когда приближается пожар, и начинают роиться. Шершни и осы знают, в какое дерево Тор бросит свой молот. А лягушке лучше быть лягушкой, чем человеком.
На это мы фыркнули, но Сигват только пожал плечами.
– Могли бы вы прожить голыми в луже всю зиму?
– А что еще?
– спросил Кривошеий; видно, он думал, что этот разговор может заменить шутки Носа Мешком, которых всем не хватало.
– Моя мать умела разговаривать с птицами и некоторыми животными, - сказал Сигват, - но так и не смогла научить этому меня. Она говорила, что ежи и осы не станут ни за кем следить, но дятлов и скворцов можно уговорить рассказать, что они видели. А хищные птицы и соколы терпеть не могут осень.