Дорога китов
Шрифт:
– Почему?
– спросил Эйнар, внезапно заинтересовавшись.
– Я пытался охотиться осенью с соколами, но всегда получалось неудачно, и я удивлялся, почему так.
– Хочешь знать точно - спроси кого-нибудь вроде моей матери, - ответил Сигват.
– Но все довольно просто. Птица висит в воздухе, который ее поддерживает, и выслеживает добычу. А внизу мельтешат тысячи листьев.
Эйнар задумчиво погладил усы и кивнул.
Валкнут отмахнулся.
– Это просто...
– Ты же не знал этого, - сказал Сигват, и Валкнут разозлился, не найдя слов.
– И, - проговорил я сквозь дрему, - нельзя увидеть кошку на поле битвы.
На миг настало удивленное молчание, а потом Сигват усмехнулся.
– Точно! Ты кое-что знаешь, юный Орм.
– Я знаю только, что вот это, - Валкнут поднял потрепанное серебро, - означает богатство.
– Вот именно, - заявил Эйнар с улыбкой, - и здесь есть, о чем подумать. Богатство, скорее, похоже на лошадиное дерьмо.
Мы посмотрели друг на друга. Иные пожали плечами; никто не понял этих слов, некоторые не были уверены, не пошутил ли Эйнар, хоть и не слыхали никогда от него шуток.
Эйнар усмехнулся.
– Оно воняет, когда лежит кучей на чьем-то поле, но делает все плодородным, когда его раскидаешь.
И мы рассмеялись и почувствовали себя почти прежним Братством, сидя у огня и мечтая о солнце.
Когда утро все же настало, мы едва успели раздуть угли костра, потянуться и пропердеться, как в степи над балкой появились конники. Все бросились к оружию и доспехам.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На сей раз лошади были крупные, люди - в доспехах и с копьями, которые они держали низко или через руку, с булавами, луками в - чехлах и изогнутыми саблями. Они несли на шестах серебряные диски, которые подсказали нам, что это хазары.
В молчании мы натягивали на себя толстые подстежки и кольчуги, проверяли тетивы, поднимали мечи. Наверху, на краю степи, разговаривали двое... Не разговаривали - спорили, размахивая руками. Кривошеий посмотрел на них и фыркнул.
– Им это вовсе не нравится, - сказал он.
– Только легкая конница может быстро спуститься вниз, а от стрел мы успеем укрыться и отобьемся. Всадники в доспехах недовольны, потому что им придется туго, и они это знают.
– Тут ты прав, старина, - согласился Эйнар.
– Ни прыти, ни удара - как соваться в этакую западню?!
Он махнул рукой на повозки и пожитки и землю из раскопа, а я подошел поближе.
Так и оказалось. Тяжеловооруженные воины оставили своих лошадей и спускались пешком, неуклюже путаясь в длинных, до лодыжек чешуйчатых доспехах, вооруженные кривыми саблями, кистенями и круглыми, обтянутыми кожей щитами. Некоторые снарядились копьями.
Никакой стены щитов. Мы отчаянно рубились с врагом, чтобы уцелеть.
Иллуги, отложив жезл годи ради щита и секиры, бросился на наступающих и яростно схватился с первым. Эйнар и Кетиль Ворона плавно кружили спина к спине, сея вокруг себя смерть. Звенели мечи, лязгали доспехи, летели проклятия и кровь.
Один напал на меня, глаза темные и свирепые под ободком шлема, зубы зловеще сверкали в зарослях черной бороды. Он хотел рассечь мне бедро, но я отвел удар щитом. И уже через мгновение, свистнув в воздухе, его сабля летела в лицо. Я едва успел откинуть назад голову и увернуться от сверкнувшего у глаза змеиного языка острия.
Он снова бросился на меня. Я упал на колени, почувствовал, что мой меч ударил и отскочил от его доспеха. Кривое лезвие снова сверкнуло; я закрылся и рубанул, стремясь рассечь металлическую чешую.
Что-то мелькнуло рядом со мной; противник вскрикнул и упал. Кривошеий возник внезапно, вогнал меч прямо в незащищенное шлемом лицо хазара и прокричал:
– Их слишком много, чтобы плясать, юный Орм! Отрезай ноги этим сволочам!
Тут я вспомнил уроки Гуннара Рыжего в Бьорнсхавене: «Любым способом, каким можешь, зубами, кулаками, локтями - цель в ступни и лодыжки». Мой отец учил меня, как уцелеть...
Их было слишком много. Против меня выскочили трое, один с копьем, двое прикрывали его с обеих сторон. Я дышал прерывисто; рука содрогалась от ударов по щиту. Копейщик наступал, размахивая древком крест-накрест, - мне повезло, понял я: они не умеют драться пешими.
Широко взмахнув старым мечом Бьярни, я развернулся, отбил железный наконечник копья и кривое лезвие, уперся щитом в его кольчугу и ударил в лицо тяжелой рукоятью.
Я, не глядя, знал, куда бить, как будто видел всех разом. Отскочил, припал к земле и, вращаясь, стал косить вокруг. Попав второму как раз над лодыжками, ощутил сопротивление плоти под рассекающим ее лезвием и услышал вой.
Копейщик лежал на спине, так что я подпрыгнул, опустился на обе ноги и выгнал из него воздух, а потом бросился на третьего, который неистово ревел и размахивал саблей.
Его удар пришелся мне ниже щита и полоснул по защищенным кольчугой ребрам с такой силой, что, казалось, вдавил их внутрь. Тогда я толкнул его, ощутил жгучую мучительную боль в руке, державшей щит, и мы рухнули вместе, как два стальных дерева.
Я перекатился через руку с мечом и привстал, подняв щит. Левая рука пылала болью, но я зло рубанул мечом. Он пытался сопротивляться, барахтаясь в тяжелых доспехах, как пойманный жук. Меч снес ему нос, брызнула кровь, шлем слетел с головы. Он завыл, пытаясь встать.
Я снова полоснул мечом, ощутил, как лезвие вошло в мышцы и кость, разрезав шею Безносого.
Копейщик очухался, сабля путалась у него в ногах, а у меня в руке со щитом пылала неистовая боль, тянувшая к земле. Я сделал выпад навстречу вылетевшей из ножен сабле Черной Бороды, отбил удар, и хазар завизжал. Сабля отлетела в сторону вместе с сжимавшей ее кистью.
Припав на колено, я тяжело дышал. Один мертв. Другой катался по земле, кровь текла из его сапога. Третий выл, лелея обрубок правой руки.