Дорога Короля
Шрифт:
Алхимика, который придумал план завоевания вдовы, весьма тревожило то, что Рив виден ему яснее прочих предметов. Да и тихий голос Рива его отнюдь не успокаивал, как раз наоборот. А больше всего алхимику хотелось пустить Риву в глаза побольше дыма и сбежать от него через окно. В самых своих диких страхах и фантазиях он никогда и вообразить себе не мог, что сам Рив Справедливый потребует от него сказать, какой именно совет он продал Джиллету. Однако живые голубые глаза Рива ясно давали понять, что на бегство алхимику надеяться нечего. Никаким дымом его не ослепить, а если попробуешь выскочить в окно, так Рив
Бормоча нечто невразумительное, словно пристыженный мальчишка, и внутренне проклиная Рива за то, что он оказывает на него столь непреодолимое воздействие, алхимик честно поведал ему о своей сделке с Джиллетом, а затем — в порыве самоотречения и надеясь как-то уклониться от чересчур внимательного взгляда Рива — вытащил золото, которое получил от Джиллета, и предложил деньги его могущественному «родственнику».
Рив немного подумал, потом взял золото и сказал тихо, но очень отчетливо:
— Джиллет должен сам научиться отвечать за свои безумные поступки. Впрочем, и ты не заслуживаешь того, чтобы получать выгоду в результате совершенных им ошибок.
И, едва выйдя за порог дома, он зашвырнул монеты так далеко за ограду, что алхимику нечего было и надеяться отыскать их.
В душе-то алхимик, разумеется, оплакивал утраченные денежки так, словно потерял самого дорогого человека, но все же не позволил себе даже пискнуть от гнева или огорчения, пока Рив Справедливый не оказался от него достаточно далеко.
Итак, в полном одиночестве, без объявления войны и без оружия, способного его защитить, Рив направился прямиком в усадьбу, некогда принадлежавшую семейству Гюшетт.
Между прочим, сила его отчасти заключалась именно в том, что он никогда и никому не открывал, как в точности совершил те свои странные деяния, благодаря которым и получил всемирную известность. По слухам (да и разные истории о Риве Справедливом свидетельствуют о том же), он просто делал то, что считал нужным. Но ни Джиллет, ни вдова, ни сам Кельвин Убивец так и не смогли объяснить те загадочные события, включая появление самого Рива, которые имели место в господском доме.
Первая загадка заключалась в том, что мастиффы, охранявшие усадьбу и свободно бегавшие во дворе и вдоль ограды, даже не залаяли, когда Рив вошел в ворота. Ничего не заметили и слуги Кельвина; никто вроде бы не стучался ни в ворота усадьбы, ни в двери дома, прося его впустить. Мало того, темница, где содержался Джиллет, постоянно охранялась — и не столько собаками, слугами и крепкими засовами на дверях, сколько полным неведением домашних слуг о потайной комнате; да и никто в Предмостье о ней понятия не имел. Тем не менее, когда продолжительность пребывания Джиллета в темнице стала измеряться более чем дюжиной толстых свечных огарков, а понимание им своего ужасного положения вышло за пределы простой растерянности и физической боли и превратилось в отчетливое осознание глубокой трагичности своей судьбы и близости смерти, теперь уже почти для него желанной, он, совершенно обессилевший, с огромным трудом разлепил сомкнутые веки и увидел перед собой человека, лицо которого скрывалось во мраке, но человек этот явно не был Кельвином Дивестулатой; Джиллет вообще видел его впервые.
Мрачновато улыбаясь, человек дал Джиллету напиться, а потом положил ему в рот пару ложек меда.
И стал ждать, когда Джиллет заговорит.
Вода и мед неожиданно придали Джиллету сил, на что он уже и не надеялся. Изо всех сил сосредоточив свой взгляд на лице странного человека, освещенном суровой улыбкой, он спросил:
— Ты пришел убить меня, да? А я думал, такими делами он занимается сам… Похоже, ему это очень нравится… — «Он» для Джиллета всегда был только Кельвин Убивец.
Но незнакомец покачал головой и сказал тихим, но твердым голосом:
— Нет, я — Рив. И здесь я оказался, чтобы узнать: почему ты утверждаешь, что состоишь со мной в родстве?
При иных обстоятельствах Джиллет, конечно, не решился бы спорить с Ривом Справедливым. Будучи сам человеком добродушным, он верил в доброжелательность других, так что даже и не предполагал, что Рив желает ему зла. С другой стороны, Рив, что называется, сразу взял быка за рога, и Джиллет, чувствуя свою крайнюю уязвимость в этом вопросе, смутился и умолк. По многим причинам он очень не любил обманывать людей: во-первых, ему страшно не хотелось, чтобы его разоблачили — а сделать это всегда было очень легко; во-вторых, уже одно то, что его запросто уличат в бесчестном поступке, не давало ему покоя, будило в душе стыд и раскаяние.
Впрочем, в данную минуту мысли о стыде и раскаянии представлялись ему настолько несущественными, что их запросто можно было сбросить со счетов. Стараниями Кельвина Дивестулаты он давно уже лишился привычки инстинктивно скрывать свои чувства, даже если и обладал ею прежде. Так что на все вопросы Рива он отвечал прямо, словно бросая вызов судьбе:
— Я хотел заполучить вдову.
— Точнее, ее богатство? — спросил Рив.
— Нет. Богатство это, конечно, тоже неплохо, — покачал головой Джиллет, — но я не очень-то понимаю, что с ним делать. — К тому же Джиллет понимал, что богатство не принесло особой радости ни вдове, ни Кельвину. — Я хотел заполучить эту женщину.
— Почему?
Это был уже вопрос потруднее. Джиллет мог бы упомянуть о красоте вдовы и ее молодости; о том, что она иностранка; о том, что она похоронила любимого мужа. Но под ясным внимательным взглядом Рива все подобные объяснения казались ему несущественными. Наконец Джиллет ответил:
— Мне очень хотелось, чтобы она меня полюбила.
— Тебе хотелось, чтобы тебя полюбила женщина, чью любовь ты считаешь поистине драгоценной, — понимающе кивнул Рив и спросил: — Но почему же ты решил, что ее любовь можно завоевать с помощью алхимии? Любовь, которая стоит того, чтобы ее завоевывали, нельзя заполучить с помощью обмана. И эта женщина никогда бы по-настоящему не полюбила тебя, если б ты добился ее взаимности нечестным путем.
Вопрос об алхимии Джиллет счел довольно легким. Много свечных огарков назад — еще в самом начале своего тюремного заключения — нестерпимая боль в скованных руках создала у него ощущение того, что грудь его распахнута настежь и все, находящееся внутри, видно любому. И он честно признался:
— Да, она бы меня не полюбила. Она бы меня даже и не заметила! Жаль, но не знаю я такой хитрости, чтобы заставить женщин дарить мне свою любовь.
— Хитрости? — переспросил Рив и задумался. — Нет, так нельзя, Джиллет. Во всяком случае, со мной ты должен быть честным.