Дорога Короля
Шрифт:
Фокусник ездил на старомодном красном велосипеде с толстыми шинами, обладавшем одной-единственной скоростью. В плетеной корзине, укрепленной на раме, сидела маленькая собачонка, более всего похожая на терьера. Сзади на багажнике высилась битком набитая коричневая дорожная сумка, в которой, видимо, скрывалось от любопытных глаз все его имущество.
Имущества у него было немного, но он в нем особо и не нуждался. Ведь, в конце концов, он был настоящим чародеем и все недостающее мог запросто себе наколдовать.
Нашего чародея вряд ли можно было назвать стройным: скорее, плотного телосложения. Довольно длинная
Возраст фокусника определить было весьма затруднительно — ему можно было дать и пятьдесят, и семьдесят. Его обычно принимали за бездомного — может, он и обладал более живописной внешностью и, безусловно, куда более веселым нравом, чем другие, но явно был никому не нужным бродягой. Поэтому у людей всегда вызывал удивление запах яблок, который, похоже, всегда сопровождал его. Удивляло их и неизменное добродушие фокусника, а также — острый ум, светившийся в ярко-синих глазах. Когда он, чуть приподняв шляпу, приветствовал кого-то, глядя ему в глаза, человек этот всегда испытывал некое потрясение, точно вдруг увидел бриллиант в куче мусора.
Звали чародея Джон Уиндл. Имя Джон, если вам нравится считать, что в именах есть какой-то особый смысл, означало «любимец бога», а вот фамилии Уиндл разные люди придавали разный смысл: она могла иметь такие значения, как «корзина», «краснокрылый дрозд» или даже «истощаться, вырождаться», хотя, по правде сказать, тогда она по-английски должна была бы звучать как «дуиндл».
Впрочем, любые значения его фамилии имели право на существование, ибо все в его жизни попахивало волшебством, а память представляла собой настоящую сокровищницу знаний и опыта, слухов и историй.
Он обладал довольно высоким, очень чистым и мелодичным голосом и, не отличаясь высоким ростом — всего пять футов десять дюймов в ботинках, — когда-то явно был весьма широк в груди и в плечах.
— Когда-то я был настоящим великаном! — любил он шутить по этому поводу. — Но тогда и мир был еще молод. А чародейство неизменно требует жертв, и теперь Джон превратился в обычного старика, здорово потрепанного жизнью. — И он печально вздыхал, кивая головой и словно подкрепляя этим свои слова. Ясные глаза его смотрели грустно, когда он прибавлял: — В точности как и сам наш мир.
В общем, были на свете такие вещи, с которыми ничего не мог поделать даже чародей.
Живя в большом городе, человек привыкает каждый день видеть нездешние или просто странные лица, лишь время от времени мимоходом замечая их с почти родственной приязнью. Это может быть туземка в выгоревшем платье а ля Лаура Эшли с хозяйственной сумкой на колесиках, набитой мешочками с птичьим кормом и хлебными крошками; или чернокожий старик с
И, разумеется, бродячий фокусник.
Этого фокусника Венди Сент-Джеймс видела десятки раз — она жила и работала в деловой части города, которую и он наиболее часто посещал и считал своей «вотчиной». Но она никогда с ним не разговаривала, пока не наступил тот осенний день, прекрасный и солнечный, когда деревья только еще начинали переодеваться в свои разноцветные бальные платья.
Венди сидела в сквере на берегу реки Кикахи, недалеко от паромной пристани. Она была маленькая, чем-то похожая на заблудившегося ребенка в своих джинсиках, белой маечке под горло и короткой коричневой кожаной курточке «пилот» с расстегнутой молнией. На ногах у нее были высокие ботинки на шнуровке, а вместо дамской сумочки — потрепанный рюкзачок, стоявший рядом с ней на скамейке.
Она склонилась над толстым дневником в твердом переплете, в котором, впрочем, почти не делала записей, зато то и дело снова просматривала вроде бы уже прочитанные страницы.
Волосы Венди, густые и светлые, подстриженные «под пажа», сильно отросли и падали ей на плечи, а у корней уже примерно на полдюйма имели свой природный, каштановый цвет. Она грызла кончик ручки, надеясь почерпнуть в пластмассе хоть какое-то поэтическое вдохновение.
Ибо Венди сочиняла стихи. Это они остановили ее посреди прогулки и заставили шлепнуться на скамейку. Прекрасные рифмы так и сверкали у нее в голове, пока она не вытащила из рюкзачка дневник и ручку. Разумеется, слова и рифмы тут же исчезли, и поймать их за хвост оказалось невозможно — в точности как это бывает и со снами.
Чем больше она старалась возродить то движение души, которое побудило ее взяться за перо и бумагу, тем менее очевидным ей представлялся тот очередной всплеск поэтической фантазии. Этому мучительному процессу отнюдь не помогало раздражающее присутствие трех мальчишек-подростков, дурачившихся на лужайке всего шагах в шести от Венди.
Она довольно злобно посматривала на них и вдруг заметила, что один из мальчишек подобрал палку и целится прямо по колесам фокусника, только что выехавшего на своем велосипеде на ту аллею, где сидела Венди. Мальчишка швырнул палку, велосипед упал, и маленькая собачка вылетела из своей корзинки, укрепленной на раме. Сам фокусник тоже упал и очень неудачно, запутавшись ногами в колесах. Мальчишки, конечно, смылись, весело смеясь на бегу. Собачка некоторое время преследовала их, пронзительно тявкая, но потом поспешила к упавшему хозяину.
Венди, бросив дневник и ручку, тоже подбежала к старику.
— Надеюсь, вы не очень сильно ушиблись? — спросила она, помогая фокуснику выбраться из-под рухнувшего на него велосипеда.
Она и сама не далее как этим летом упала с велосипеда, налетев передним колесом на камень. Ее десятискоростной велик угрожающе завилял, она ударила по тормозам, но, к сожалению, нажала сперва на передний тормоз и к тому же чересчур сильно. Велосипед взбрыкнул, она перелетела через руль, а потом по крайней мере неделю страдала от сильнейших головных болей.