Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. Маленькие повести
Шрифт:
Был воскресный день.
Максим Яковлевич глубоко вдохнул резкий, пахучий, радостный воздух, схватил шапку с собольей опушкой, накинул шубу. У паперти он раскрыл кошель, горстью черпнул денег.
— Лови, православные… ух!
Нищие затянули стихиру.
— Пляши! — крикнул Максим.
Лихо, боком, играя бровями, раскинув шелковые кудри из–под заломленной шапки, подошел он к девке, залюбовавшейся на него, веселого, синеглазого, выхватил ее, закружил на умятом, отпотевшем снегу, сам запевая высоким чистым голосом:
Овсень!Ермак не торопился обратно. Место страшной зимовки, место, где многих закопали в землю, а все ж выдюжили, — то было первое не строгановское, его место.
Да и вовсе ли зря миновалось грозное испытание?
Нечто переломилось в казачьем стане под сылвенскими снегами, долой отпало одно, занялось, укрепилось иное. Теперь, по весне, это было войско. Не в мечте атамана, не в одпих страстных словах его — впрямь войско.
Ермак медлил на этом своем казачьей кровью купленном месте, устраивал свой первый, самый дальний русский городок на неведомой земле. И чтобы крепко стоял оп, Ермак построил в нем часовенку и освятил ее 9 мая, на Николу Вешнего, прежде чем вернуться на Чусовую.
И доныне есть там — на левом берегу Сылвы, в устье реки Шатлыки — деревенька, и зовется она: Хутора Ермаковы.
17
Три месяца пробыли еще казаки у Строгановых.
Неспокойны были эти три месяца.
Камская земля сотрясалась.
Скатившись с Каменных гор, тучей налетелп вогулы. Вел их Бегбелий Агтаков. По селам и починкам побежал красный петух.
Агтаков подступил под Сылвенский острожек и под самые Чусовские городки. Тут переняли его казаки. Бегбелий не принял боя и побежал.
Он был Кучумов мурза. От людей его, захваченных казаками, больше узнал Ермак о вогульских становищах, о земле Сибири и о племенах — данниках Кучума.
Новый срок отплытия указал Ермак своему войску — на месяц раньше прошлогоднего, но все же к осени, когда соберут и обмолотят урожай в тех местах, где должно пройти казачье войско. Таков был расчет Ермака. Это тоже урок зимовки на Сылве. И не только в этом урок.
Толпа казаков двинулась к амбарам у причалов. Яростные крики долетели оттуда. Грохнула тяжелая дубовая дверь, обитая железными полосами.
Максим Яковлевич прибежал на шум.
— Что тут у вас? — спросил он.
«Не уберутся никак, черт не возьмет. Добро, Никитушка! Умней всех!» — злобно подумал он.
— Грабят! — взвизгнул приказчик. — Максим Яковлич, жизнь порешить хотят…
Он стоял, раскинув руки, будто распятый, защищая дверь.
— На кой ляд нам твоя жизнь, тля, — проговорил высокий казак с черным клоком, — Плывем, слышь, купец, в Сибирь плывем! Припасу отвали!
Максим покривился.
— Какого припасу? И с тобой ли толковать про то?
— А со мной! Со мной потолкуешь! Отворяй! — рявкнул высокий.
Максим
Твердо сказал:
— Твой атаман дорогу ко строгановскому крыльцу знает. А ты пьян, эй, уймись по–хорошему!
Но высокий возразил:
— Я — Кольцо, атаман.
— Главный где твой?
— Я тебе главный, слышь!
«Что тот, что этот», — мелькнуло у Максима. Насмешливо, голосом брата Никиты, он сказал:
— Чего ж тебе надо, главный?
И тогда Кольцо перечислил то, что велел ему вытребовать Ермак (сам не пошел, переложил на Кольца); три пушки, пищали, тяжелые и малые, заплечные, на каждого казака по три фунта пороха, по три фунта свинца, по три нуда ржаной муки, по два нуда крупы и овсяного толокна, но пуду сухарей и соли, но половине свиной туши, по безмену [25] масла на двоих…
25
Примерно один килограмм.
— Не давай, хозяин! Не соглашайся, батюшка! — запричитал приказчик.
Максим снял с головы шапку и с поклоном подал казаку:
— А то и рубашонку с себя скинуть? Ты говори, чего там!
Приказчик голосил:
— Уговор был… Максим Яковлич, пороху даем два бочонка, ржицы пять четвертей… Креста нет, бесстыжий!.. Хорюгвы даем…
— Сверх уговору, — веско подтвердил Максим, — Слышишь?
— Хорюгвы? — крикнул Кольцо. — Хорюгвы? А тебе — Сибирское царство?
— Пол–именья хочешь? — сорвался Максим. — С собой прихватить? Чтоб стало, значит, на всю житуху, как сиганешь с Камня обрат к нам… опять сиганешь, как с Сылвы? Рот набивать хозяйской кашей? С царем Кучумом за пазухой? Да недолго! Недолго кашу дарма жрать таким плавателям! Чердынь не за горами. Укорот готов на тебя. Я говорю: долой с земли моей, откудова взялся — слышишь? — целы покуда!
Что он говорил, что он говорил, что он говорил — руша всю строгановскую игру, не помня про казачью выручку от Бегбелия, стоя вдвоем со своим приказчиком посреди озверелой толпы? Но злоба ослепляла его, злоба не против даже этого любезного бабам главаря со всей его оравой — злоба против Никиты, двоюродного братца Никиты, затеявшего всю эту бестолочь и дичь, Никиты, увильнувшего, как всегда, в свою барсучью пору — Кергедан, после того как и с Савушкой… нет, про это он не хотел, не мог, запрещал себе думать.
— С земли твоей? Сдалась нам земля твоя, кишки ею набей! — Кольцо ткнул подкованным сапогом дубовую дверь. — Лясы точить? — заревел он. — Отворяй!!
Максим вдруг спросил:
— А того, другого… ростом ниже тебя… плосколицего, будто в машкере… прежнего главного ты уходил, что ли?
Лязгнула сабля, выхваченная из ножен Кольцом. Он подскочил к Максиму с бешеным ругательством.
— Башку прочь! Падаль твою по клоку расстреляем!
Ненавидящие глаза, гогот. Максим почувствовал ярость толпы, как пальцы на своем горле.