Дорога на Стамбул. Часть 2
Шрифт:
А эта ночь, еще наполненная теплом лета, но уже тронутая дыханием осени, этот конь сказочной красоты, дальняя музыка и огромное колесо луны над черепичной крышей делали все вокруг похожим на сон…
Осип вроде бы даже и не удивился, когда увидел в проеме ворот женскую фигуру. Она явилась как продолжение волшебства этой ночи, она была необходима для полноты красоты всего, что окружало казака. Женщина медленно приблизилась к нему, а он сидел неподвижно, словно закованный сновидением. Приблизила свое лицо к его лицу, и он увидел влажные огромные глаза Василики и ее странную манящую улыбку. Увидел ее дрожащие тонкие ноздри…
"От меня конем и турком пахнет" – смятенно пронеслось в сознании Осипа…Плавно, словно боясь его спугнуть и вывести из состояния какого то волшебного
Василика неотрывно смотрела Осипу в глаза, и он не мог отвести взгляда он ее распахнутых глаз. Женщина вошла в тень, и все также медленно стянула с волос платок, черные, не заплетенные, кудри рассыпались у нее по плечам. Она распустила шнуры лифа и Осип увидел обнаженную грудь с темными острыми соками, властно обняв казака, женщина все так же плавно уложила его на топчан под навесом и легла сверху. Казак почувствовал жаркое и тяжелое ее тело, сильными напряженными ногами она обхватила ноги казака, и легла на его грудь своей обнаженной грудью. Обнимая его за шею, она приблизила свое лицо к его лицу и Осип вдруг ее бездонные глаза и улыбку похожую на гримасу боли. Он попытался шевельнуться, но Василика обнимала его все сильнее и сильнее. Она подалась вперед и Осип задохнулся утонув лицом между ее грудей… У него перехватило дыхание и помутилось в голове… В это мгновение страшно, будто раненный человек, закричал конь и Осип, вырвавшись, повернул голову на это ржание. Но не коня увидел он…Он даже не смог понять, что это было, и как он мог в долю секунды увидеть нож, который Василика вынула из рукава. Осип рванулся и повалился вместе с женщиной на булыжник двора. Она держала его крепко, словно оковала железом, с огромным усилием казаку удалось перехватить ее руку с ножом. Она страшно рычала и хрипела, когда он пытался вырваться из ее смертельной хватки. Дико бился и визжал конь… Щеку Осипу ожег порез, он почувствовал, как хлынула кровь. Дальше он помнил смутно. Ему так и не удалось вырваться, их растащили, вбежавшие во двор, люди … Дико хохотала и билась Василика, ее вязали простынями, и обливали водой, а он сидел, глотая воздух, и кровь текла у него из щеки по шее липкая и горячая…
Глава
четвертая. Плевна. 15 сентября 1877 г.
1. Осип не видел, кто был в экипаже. Привычно опираясь правой рукой на пику, он, на широкой рыси, вел конвой в нескольких саженях позади кавалькады.
– Чудно, – сказал, прибывший с пополнением, казак Урюпинской станицы Сивогривов, – даже глядеть удивительно. Навроде, в сражению идуть, а можно сказать, на телеге. «Небывалец – вот тебе и удивительно», – подумал Осип, но ничего не ответил вчерашнему малолетку, может еще три месяца назад казаковавшему перед девками в станице, и не растерявшему любопытства в окопной фронтовой грязи. Но он и сам удивился, когда на одном из невысоких холмов экипаж остановился, из него вылез грузный генерал в черном мундире, и совершенно точно, разглядев в Осипе фронтовика, показал на него пальцем в черной замшевой перчатке:
– Со мной. Остальные на месте.
Осип соскочил с коня. Генерал, тяжело ступая, двинулся в сторону турецких укреплений. Заложив руки за спину, он шел, словно это была не передовая линия, и здесь не стреляли. Осип, опасливо перекинувши винчестер на руку, в любую минуту был готов выстрелить в сторону турок. А они могли высунуться из-под земли где угодно. Он шел за генералом, цепко ощупывая взглядом каждый бугорок, каждую впадину, где мог притаиться стрелок. От напряжения у него взмокла спина, и пот слепил глаза, но смахнуть его было некогда. Он шел напряженный как взведенная пружина в ружейном затворе. А генерал был нетороплив. Останавливался, переходил с места на место. Так было несколько раз. Осип понял – объезжают все Плевенские редуты и укрепления. Теперь уже без команды, он слезал с коня и следовал за генералом, в душе удивляясь почему, выбрал этот грузный человек , не офицера, а его и подходил чуть не самым турецким траншеям, так что у казака замирало сердце. Много повидавший за войну храбрецов, в том числе и таких которые были отчаянны от страха, от истерики, Осип удивлялся холодной смелости, с которой этот черный генерал подходил, к самой грани смерти. С турецкой стороны постреливали, и пули несколько раз посвистывали мимо Осипа. Но когда штабной офицер, кажется майор артиллерии, попробовал мягко остановить генерала:
– Ваше высокопревосходительство, простите меня, но по должности я обязан вам доложить, что вы рискуете. Не следует так близко подходить к противнику.
– Мне издалека не видно. – глуховатым голосом ответил черный генерал.
«Он опасности не чувствует. – подумал Осип,– Думает о своем и ему все равно: стреляют вокруг или нет…»
– Мать честна! – подтвердил его мысли Урюпинский небывалец, когда они переезжали на новое место. – Прям дохтур какой-то, а не енегал… И все чегой-то размышляить.
= Дюжа углубленный. – согласился пожилой приказный, с бородищей лопатой, выдавшей старообрядца, из авангардного разъезда, что скакал впереди экипажа. – Ты того, доглядай, кабы он нас в плен не завел… Далеко то глядит, а коло носа, можить, и хрена своего не видит.
Но это оказалось не так, и генерал видел то, на что другие не обращали внимания.
– Что с ногой? – спросил он Осипа, как бы между прочим, когда они были впереди последнего русского секрета.
– Ранение.
– Вижу. А что в седле кособочишься? В ребра досталось?
– Так точно.
– Где?
– Да тут. Сначала на Гривицких редутах, потом у Скобелева.
– Ну, ты – пострел! Везде успел. Охотником пошел?
– Так точно. В Первую Донскую, прошлым годом…
– М-да…– каким то своим мыслям сказал генерал. – А Георгий за переправу?
– Так точно.
– Давно из лазарета?
– Тридцатого ранен был. У болгар отлеживался.
– М-да… Ну, и как тебе нынче турок?
– Поплошал.
– Почему?
– Не атакует.
– Так он и раньше не атаковал. Зачем ему? Сидит себе в окопах да постреливает, да кладет наших рядами…Вон, сколько османы всего нарыли..
– Нынче он голодный. Языков приводят – те говорят: лошадей приедают в Плевне то.
М-да…
Они вернулись к офицерам стоявшим за большим холмом. Услужливый генеральский денщик быстро раскинул складной стол, выставил всякую снедь. Казаки, стоявшие поодаль конно, старались отводить глаза – с утра ведь шли не евши. Неожиданно, Осипа снова позвали к офицерам. Он побежал, придерживая шашку. Генерал сам налил и протянул ему пол стакана водки.
– Спасибо за службу.
– Рад стараться. – Осип хлопнул водку залпом. Огонь пробежал в груди и чуть захмелела голова.
– Снеси казакам самовар и бутербродов, – приказал генерал денщику. – Ну что, приказный, согрелся?
– Так точно.
– А сапоги, я смотрю, у тебя уже сухие. А мы же по грязи лазали, по воде?…
– Сейчас переобулся в запасные, а портянки я под седлом сушу.
– Вот, – сказал генерал – вот вам опытный вояка. И сто раз повторять не перестану: первое дело – ноги. В мокрых сапогах солдаты и при теплой погоде обезножат. Насмотрелся я в Севастополе. При солнышке, при теплой погоде – посидят в траншее, не переобуваясь, неделю, глядишь, снимают сапоги с пяткой вместе – отморожение. Пирогов точно заметил. И это нас ждет! Требую, чтобы у нижних чинов были сухие ноги! За отмороженные ноги буду наказывать офицеров! – и без перехода вдруг спросил у стоявшего по стойке смирно. Осипа.
– Влюблен в Скобелева? Говорят, вы, казаки, от него без ума.
– Казаков без ума не бывает, – ответил Осип, который от водки был чуть в кураже.
– Ого! – засмеялся генерал, и согласно, вослед за начальником, заулыбались офицеры. – – Ну, и как по вашему казацкому уму?
– Храбрый. По всем статьям герой и воитель…
Старый генерал пытливо вгляделся в лицо казака
– Э, брат, а ты не прост… Ты что же храбрости не одобряешь… А?
– Кто же геройства не одобряет. Генерал геройский. Только в строю и другие люди есть. Солдат матери ждут, детишки…