Дорога неровная
Шрифт:
— Дай еще, — канючил отец, когда кончались «пропойные» деньги, а когда не получал, озлясь, кричал. — Ты хуже матери, та без спора давала деньги, моя же это пенсия, а ты… Змея!
— Маме не хотелось с тобой связываться: себе дороже. А у меня крепкие нервы, выдюжу. Да и пенсия твоя на тебя же идет, небось, пить-есть хочешь, картофельная похлебка не нравится, — намекала она язвительно на ссору из-за картофельного супа. — Вот тебе еще пятерка, и отстань: больше ничего не получишь!
Отец багровел от злости, бешено вращал черными цыганскими глазищами, усы его топорщились, однако на дальнейшее обострение не шел, выхватывал выпрошенную пятерку и выбегал из дома.
Смирнов — Шура была права в своей догадке — не мог, а, может, не хотел покончить с пагубной привычкой. Не имея достаточно денег
Шурка начинала злиться: не было дня, чтобы отец был трезвым. Была зима. До лета, когда отец становился трезвенником из-за любви к рыбной ловле и собиранию грибов, было еще далеко. Летом Смирнов бродил по окрестным лесам, собирая грибы, или же сидел на берегу реки с удочкой. А потом с восторгом рассказывал всем об улове и страшно гордился тем, что добытчик. Однажды даже поймал небольшую стерлядку возле старой лесотяги на заброшенном заводе «семи-девять». Но река медленно умирала: год за годом росло ее второе «дно» из намокших топляков-бревен, год за годом все уже становилась русло после паводка, река не выходила из берегов, как было в пятьдесят седьмом году. И рыбы стало меньше, но все-таки отец летом упорно сидел с удочками на реке, а рядом с ним подремывал черно-белый пес Ярик, тот самый, который когда-то жил у Ермолаевых.
Тетя Зоя, уезжая в Альфинск, отдала пса знакомым. Новые хозяева были неприветливыми, держали пса впроголодь, вот и начал домашний ласковый Ярик таскаться по помойкам да выпрашивать подачки у рыбаков. Он похудел — ребра выпирали из-под некогда лоснящейся короткошерстной белой в черную крапинку шкуры. Саблевидный хвост — гордость собаки — обвис, черными тряпочками болтались уши. Глаза стали виноватые, словно не хозяева, а он виновен в том, что стал таким замарашкой и попрошайкой. Когда Шурка нечаянно встретила Ярика, плетущегося по парку, то сердце девочки замерло от жалости, и она подозвала Ярика к себе. Пес несколько секунд смотрел, определяя, кто это перед ним, а, узнав, бросился к Шурке, заюлил возле ног, заподпрыгивал на коротких кривых лапах, пытаясь достичь ее лица и лизнуть длинным горячим языком. Он подскуливал, вероятно, жалуясь на свою бродячую жизнь, и тут же весело взлаивал, наверное, сообщая, как рад встрече, и… улыбался во всю свою собачью пасть: морщил кожу на носу, оскаливал клыки, и эта гримаса в самом деле походила на улыбку. Шурка подхватила низкорослого Ярика на руки, закружилась с ним, а потом привела домой. Родители, конечно, изумились тому, что Зоя бросила Ярика на чужих бездушных людей, и решили оставить пса дома. Так Ярик остался у Дружниковых и стал непременным спутником их походов на реку и в лес.
Лето — чудесное время. Вечерами Дружниковы всей семьей — отец летом редко посещал пивнушку — в сопровождении Ярика иногда прогуливались по парку или сидели до полуночи перед стареньким радиоприемником, слушая музыку или радиоспектакли. Потом обсуждали услышанное. А Смирнов рассказывал об артистах, когда слышал знакомые имена, оказалось, он многих знал, дружил. Он видел почти все спектакли в московских или ленинградских театрах. Однажды вернулся с прогулки со знаменитым летчиком-полярником Михаилом Водопьяновым, который курсировал по Уралу с лекциями об авиации. Шура читала о нем, но еще интереснее рассказывал о нем Николай Константинович. Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов воевал и в гражданскую войну, и в Великую Отечественную, но все же был больше был знаменит спасением челюскинцев и полетом на Северный полюс для высадки полярной
В 1933 году о пароходе «Челюскин» знала, наверное, вся страна. 10 августа «Челюскин» отплыл их Мурманска, на его борту находились сто человек. Экспедицию возглавлял Отто Юльевич Шмидт. Цель — проход по трудному Северному пути из Атлантического океана до Тихого, который пытался пройти в 1740 году капитан В. В. Прончищев на судне «Якутск», штурманом которого был Семён Иванович Челюскин. Судно было затерто льдами. И то же самое произошло и с пароходом, «однофамильцем» Семёна Ивановича 19 сентября 1934 года. В пятнадцами милях была чистая вода, а далее — Берингов пролив, но «Челюскин» не мог пробиться сквозь льды, и начался многомесячный дрейф. И поскольку к пароходу сумели добраться чукчи, то с ними обратно успели переправить на материк восьмерых больных.
12 февраля началось интенсивное сжатие льдов. К утру ледяной панцырь разломил днище, через которое хлынула вода затопила судно. Люди были быстро и организованно эвакуированы на льдину. Удалось спасти продукты, которых могло хватить лишь на два месяца, теплую одежду, палатки, сохранился и строительный лес, из которого потом построили барак, где поместили женщин, больных и детей — двухлетнюю Аллочку Буйко и крошечную Карину Васильеву, которая родилась на борту парохода. На следующий день, в 15 часов 30 минут «Челюскин» затонул, окончательно раздавленный льдами. На Большую землю о трагедии сообщили только на следующий день, когда отремонтировали рацию. После этого сообщения сразу же началась организация спасательных работ, которые можно было осуществить только с помощью авиации. Но только в марте началось спасение людей со льдины, за это время несколько раз переносили лагерь с места на место, соорудили 15 аэродромов, потому что началось уже таяние льда. База спасательной экспедиции находилась в селении Ванкарем, оттуда и летал Водопьянов к лагерю челюскинцев. Вместе с ним летали и снимали с льдины по 3–4 человека летчики Молоков и Каманин, делая по несколько рейсов за день, и, наконец, 13 апреля 1934 года спасательная операция была завершена. Им, а также летчикам Леваневскому, Слепневу, Ляпидевскому и Доронину, присвоили звание «Герой Советского Союза», которое было учреждено 16 апреля 1934 года, и эти семь летчиков — первые советские люди, кто был удостоен такого высокого звания.
А через год Отто Юльевич Шмидт обратился к Михаилу Васильевичу Водопьянову взяться за разработку проекта полета на Северный полюс, чтобы доставить туда оборудование и зимовщиков. И 21 мая 1937 года Водопьянов оказался на Северном полюсе, там на очень удобной льдине, на которой потом был оборудован аэродром — на о. Рудольфа ожидали взлета другие самолеты. На этой же льдине начала свой путь к славе первая дрейфующая Полярная станция, начальником которой был Отто Шмидт.
И вот Смирнов, увидев афиши со знакомым именем, явился к Водопьянову в гостиницу, а потом привел его и к себе. Павла и Шура прямо-таки обалдели, увидев знаменитого летчика, а тот вел себя запросто, словно бывал у Дружниковых ежедневно.
Шуре нравились рассказы отца, она жадно слушала, поражаясь его памяти: пьяный-пьяный, а Есенина мог читать наизусть целый вечер. А то Шура брала в руки гитару, и они втроем негромко пели, опять же что-нибудь есенинское, и как же Шура любила в такие моменты отца, доброго, мудрого, знающего, казалось обо всем и про всех.
Но до лета было далеко, и Смирнов приходил каждый день навеселе, куражился над матерью, и Шура не выдержала, заявила Павле Федоровне:
— Сколько можно терпеть выходки этого алкаша? Или он, или я! Не уйдет он, уйду я!
Павла Федоровна, попав в жесткие тиски между дочерью и мужем — иначе она и не могла назвать человека, с кем делила кров двенадцать лет, заплакала. Да, Смирнов был ей дорог, она боролась за него все эти годы. Устала бороться, но в то же время и любила его. Но, несмотря на свою любовь, она не могла предпочесть Смирнова своей дочери. Потому и состоялся тяжкий разговор:
— Николай, ты никак не хочешь понять, что жить так больше нельзя, ведь стыдно из-за тебя перед людьми, — Смирнов фыркнул презрительно: тоже мне, мол, нашла людей на улице Лесопильщиков — одни работяги с лесокомбината. — Если водка дороже тебе, чем я и Шура — уходи.