Дорога обратно
Шрифт:
Скажите, бывало у вас когда-нибудь такое, что я вы очень верили человеку, а он бросил вас в трудную минуту, забыл о вас?
— Было, — сказал Лукьянов, бледнея.
— Значит, никому нельзя верить? Даже самым близким друзьям? Даже…
Голос его пресекся.
— Верить можно и нужно, — с силой проговорил Лукьянов. — Слышишь, можно и нужно! Как бы тяжко ни приходилось. Это ты запомни! Это я завещаю тебе навсегда, на всю жизнь! Ты понял меня? — Он смотрел прямо в глаза парню. — Я должен уехать на два-три дня, и я хочу, чтобы ты знал: о тебе никто не забыл, тебя никто не бросил. Тебя помнят и любят, несмотря ни на что! Ты хочешь что-нибудь передать маме?
— Скажите ей… Скажите ей, что я ее очень люблю!
— Хорошо, — улыбнулся Лукьянов. — Скажу обязательно.
Вечером из гостиницы он позвонил в Москву на квартиру Елисеевым и попросил к телефону Люду.
— Ее нет, она уехала, — ответил старушечий голос.
— Разве она не вернулась из Приморска?
— Из Приморска?.. — старушка замялась. — Из Приморска она приехала, а потом опять уехала с матерью… А кто это спрашивает? Откуда вы звоните?
— Звонят с киностудии, — сказал Лукьянов. — Мы проводили съемки в их школе, и Люда оказалась самой фотогеничной, мы хотели пригласить ее на съемки детского фильма, которые будут проводиться зимой. Надо обязательно написать ей, получить ее согласие, чтобы закрепить за ней эту роль.
— Закрепляйте! — закричала старушка. — Она согласится! Обязательно! Она очень любит сниматься, и артистка из нее получится прекрасная, можете мне поверить, я ее бабушка!
Не сомневаюсь, — сказал Лукьянов. — Но такой порядок — необходимо письменное, официально оформленное согласие. Мы должны выслать ей бланк договора, чтобы она его собственноручно заполнила. Вы можете сообщить адрес?
— Одну минуточку подождите, не вешайте трубку… — было слышно, как старушка торопливо укладывает трубку. Потом она долго молчала. Наконец он снова услышал ее голос. — Вот, нашла, вы записываете?
— Да, да, — сказал Лукьянов, — пожалуйста.
— Крымская область, Большая Ялта, санаторий «Ливадия», корпус два, Елисеевой Людмиле Георгиевне.
— Спасибо, — сказал Лукьянов. — А что случилось?
— Людочка внезапно заболела, и мама увезла ее в санаторий, — заученным голосом сказала старушка.
— Что-то серьезное? — забеспокоился Лукьянов.
— Да… То есть, нет… Понимаете… — старушка запуталась. — Просто… Вы знаете, я скажу вам по секрету ее просто надо было увезти, сменить обстановку, у девушек ее возраста это бывает…
— Ну, это ничего… — успокоил Лукьянов старушку. — Мы сегодня же вышлем договор. Спасибо.
Он нажал на рычаг, разъединился с Москвой и набрал номер справочного аэропорта, узнал, когда отправляется самолет в Симферополь. Затем он позвонил Неле на дачу, сказал, что должен уехать на несколько дней, постарается улететь утренним рейсом..
Он передал ей слова Димы и просил навещать его все это время.
18
От вертолетной площадки к Ливадии Лукьянов пошел пешком. Торопиться не хотелось, было еще рано, половина девятого, в санатории, наверное, завтракают.
Он спустился по улице Сеченова, вышел к таксопарку и пошел вправо, по ухоженному извилистому шоссе, ведущему в сторону моря. Шел, никого не спрашивая. Он был здесь однажды с Марийкой и дочкой, она тогда была еще совсем маленькая, годика два, не больше. Шел и вспоминал. Они впервые в жизни поехали отдыхать, поселились в Ялте, а купаться поехали на Ливадийский пляж, шли по этой дороге, он нес Танюшку на руках, она все время ворочала головкой, таращила черные глазенки на диковинные цветы и деревья, вскидывалась и кричала: «Матри, мама! Матри, папа!»
Лукьянов пытался объяснить ей, вспоминал, а вернее выдумывал названия, Марийка смеялась, все было так хорошо — цветы, кипарисы, море, солнце, они втроем, никаких забот — лучше не бывает…
Но вот пришли они на пляж, увидел Лукьянов сверкающее море, мокрую гальку, Девочку в красном купальнике, бегущую вдоль берега с цветастым мячиком в руках, и вдруг все потускнело — и море, и солнце, и радость Марийки…
С тех пор они больше не ездили на море…
… Он дошел до знаменитого Ливадийского парка, походил по аллеям, подошел к дворцу — бывшей царской резиденции, — в котором помещался санаторий.
Заходить и спрашивать не хотелось. И мать Люды ему тоже видеть не хотелось. Хотелось поговорить с девушкой с глазу на глаз. Стали выходить отдыхающие — сначала поодиночке, потом группами, он внимательно оглядывал каждого, надеясь, что узнает ее. Но ее как будто не было. Вот уже поредел поток людей, стали пробегать последние, задержавшиеся, торопились к лифту…
Он пошел за ними и уже возле лифта, выбрав в толпе отдыхающих девушку лет семнадцати, спросил, не знает ли она Люду Елисееву из Москвы.
Она не знала. Но кто-то в толпе сказал, что Люда на теннисном корте.
Он пошел туда, где слышались тугие удары, и сразу узнал ее. Люда играла в паре с красивым, спортивного склада, светловолосым юношей, и судя по тому, как он подбадривал и страховал ее, самоотверженно кидаясь на каждый трудный мяч, он, видимо, взялся обучать ее.
Лукьянов присел на скамейку, стал наблюдать за ней издали.
Играла она отнюдь не мастерски, но выглядела очень эффектно — стройная, загорелая, в кремовых шортах, в легкой голубой блузке, с волосами, прихваченными такого же цвета лентой. Ощущались в ней природная грациозность и чувство достоинства — даже проигрывая трудный мяч, она выглядела победительницей. Лукьянов всматривался, ища в ней какие-то признаки подавленности или печали, но ничего похожего не было. По ходу игры она перекидывалась со своим партнером восклицаниями: «Беру!», «Молодец!», «Так его!» Наконец они выдохлись. Передали ракетки другой паре, подошли к скамейке, на которой лежали их вещи, стали собираться, видимо, направлялись на пляж.
Лукьянов надеялся, что парень останется здесь, но он и не думал этого делать. Наоборот, взял в одну руку ее сумку и свою, другой рукой бережно поддерживал ее за локоть…
Он подошел к ним.
— Вы Люда Елисеева?
— Да. — Она удивленно смотрела на него.
— Я бы хотел поговорить с вами.
— Мы торопимся на пляж, — сказал парень. — Нельзя ли в другой раз?
Погоди, — она отвела его руку. — Я вас слушаю.
— Это долгий разговор. На ходу не получится.