Дорога обратно
Шрифт:
— Да, да… Я сейчас уйду. Еще минутку так посижу и уйду…
Она ушла. А он подошел к столу и долго смотрел на фотографию, вправленную в рамку. Там, под стеклом, на фоне моря, стояли трое.
В середине она — Неля, слева ее сын, Димка, а справа, по-хозяйски положив руку ей на плечо, широко улыбаясь, сверкая белыми зубами на загорелом, красивом лице, — стоял он, Андрей Новгородцев, известный невропатолог, без пяти минут доктор медицинских наук, владелец этой дачи, вполне довольный жизнью и собой.
17
Утром Лукьянов сказал Неле, что сегодня, по всей вероятности, не приедет, останется в городе — у него много дел. Обещал позвонить. Он сел на автобус, проехал три остановки, сошел возле санатория «Черноморец», разыскал дежурный магазин и долго беседовал с продавцом.
Затем он вернулся на четыре остановки назад, разыскал дом Полозова.
В неопрятной, захламленной комнате, где по полу были разбросаны детские игрушки, какие-то тряпки, цветные матерчатые лоскуты, угрюмая женщина, сидя возле раскрытой швейной машины и держа на коленях девочку лет четырех, кормила ее манной кашей. Девочка есть не хотела, вырывалась, мотала головой, выплевывала кашу, а женщина с озлобленной настойчивостью впихивала ей ложку в рот, так что зубы лязгали.
— Я те выплюну! Я те помотаю! — повторяла она тусклым, бесцветным голосом. И совала ложку. — Ешь!
— Каску… — кричала девочка.
— Нет у меня время сказки сказывать, шить надо.
— Па-а-а… — визжала девочка.
— Услышит тебя твой папка, как же! Из могилки встанет и прибежит! — женщина косила глазами в сторону Лукьянова. — Из милиции, что ль?
— Из суда. Хотел спросить вас кое о чем.
— Чего спрашивать попусту? Надоело уж… Душу только мотаете! — она отпустила девочку, и та мигом слезла с колен, кинулась к игрушкам.
— Ну, чего вам?
— Судья сообщила мне, что вы приходили просить за обвиняемого, за Диму Новгородцева.
— Ну, просила, — угрюмо сказала женщина.
— Вам жаль его? — спросил Лукьянов.
— Жаль?! Своими руками удавила бы!
— Чего ж вы просили за него?
Женщина тяжело посмотрела на Лукьянова.
— А вы сами кто будете?
— Я адвокат, защитник Димы.
— За-щит-ник! — она приподняла голову, кивнула понимающе. — Папаша нанял, так, что ли?
— Ну, вроде…
— Состоятельный, видать, человек, все бегает, хлопочет.
— Вы его видели?
— Прибегал, как же! — она повернулась к машинке, расправила материал, принялась строчить.
— Чего же он хотел?
— Чего хотел? Известно чего, чтоб за сыночка заступилась, сказала, что муж пьяный был.
— А вы?
— Ну, что я — пошла, сказала.
— Правду сказали?
Она перестала строчить, оглянулась, посмотрела на Лукьянова.
— Насчет чего — правду?
— Что выпивал супруг ваш?
Она пожала плечами.
— Нешто неправду! Выпивал, кто ж не выпивает. А как выпьет, все к машинам кидался, его тут каждый шофер знал, сколько раз материли, лупили даже, им ведь тоже неохота под суд идти… Да вот, бог миловал… А тут… — Лицо ее стало суровым. — Пацан ведь за рулем был… — Она смолкла и долго сидела, уставившись в одну точку, опустив руки. — Не пошла бы я ни в жисть просить за него, пущай бы подох там, в колонии… Да вот, двое ведь осталось, кормить-то их надо… Сказал, платить буду каждый месяц, ежели оправдают. Так что ты уж старайся там, а то ведь не даст ничего… Это, видать, такой!.. — Она внимательно посмотрела на Лукьянова. — Ты как думаешь — оправдают?
Не знаю, — сказал Лукьянов. — В любом случае — его отца суд платить заставит.
— Заставит, как же! — она горько усмехнулась. — Этого не заставишь, этот, видать, все ходы-выходы знает… А жена у него, видать, добрая…
— Она тоже приходила?
— Приходила. Потом уж… Дней пять спустя…
— Тоже деньги обещала?
— Та не обещала. Сняла с себя бусы дорогие и отдала. Возьмите, говорит, может, хоть это вам горе облегчит. А сама плачет, убивается. Оно понятно — мать тоже ведь. А что я ей скажу, — самой тошно.
Она вздохнула и снова принялась строчить.
Лукьянов посидел еще немного, расспросил про детей, про мужа. Потом попрощался и вышел.
На этот раз в комнате для свиданий было много народа. Люди стояли вдоль барьера, по обе стороны, разговаривали вполголоса, тут же ели, разложив кошелки со всякой домашней снедью, кто-то сообщал, видно, приятные новости — смеялись, а рядом плакали.
Дима увидел Лукьянова еще издали, протиснулся к барьеру. У него было измученное бессонницей лицо, покрасневшие глаза смотрели на Лукьянова настороженно и виновато.
— Здравствуйте, дядя Дима!
— Здравствуй! Вот я и пришел.
Он выжидательно вглядывался в парня, но тот молчал, опустив глаза. Пальцы его с силой вцепились в барьер.
— Ты… Ничего нового мне не хочешь сказать?
— Нет, дядя Дима. — Он не поднимал глаз. — Я сказал все, что мог.
— Но ты понимаешь, что этим сам ухудшаешь свое положение?
Он молчал.
— Ты понимаешь это?
— Я понимаю… Но я… не могу иначе, поверьте.
— Я бы мог тебе помочь, но ты связал меня словом. Ты по-прежнему стоишь на своем?
— Да.
Что ж, пусть будет по-твоему. Я сдержу свое слово. — Лукьянов видел, как парень быстро вскинул на него благодарные глаза и тут же опустил их снова. — Но ты должен быть готов к тому, что это может произойти независимо от тебя и от меня.
Нет, дядя Дима… — парень медленно покачал головой, и губы его чуть дернулись, — ничего уже не может произойти…
Он по-прежнему стоял, вцепившись в барьер, и вдруг подался вперед.