Дорога Отчаяния
Шрифт:
— А что это такое вывалилось из лихтеров? — спросил Каан. Раэл–младший тычком заставил его замолчать, прежде чем он проболтался об экспедиции в Стальград, но па был слишком ослеплен сиянием технологии, чтобы замечать такие мелочи.
— Споры микробов. Вот что это было — споры микробов. Но знаете, что самое удивительное? Эта… зараза — я думаю, можно так ее назвать — поражает только ржавчину, только и исключительно оксид железа. Ничего больше не трогает: можно идти по пустыне километры и километры и километры — и не будет никакого вреда. Вифлеем Арес распылили эти споры на двадцать километров во все стороны отсюда. Я слышал, как один строитель сказал, прежде чем они уехали — богатейшее месторождение на всей планете.
— А этот как тут оказался? — Раэл–младший наклонился, чтобы рассмотреть инопланетную тварь, устроившуюся в кукурузе.
— Должно быть, железо было глубоко
— Ого! Можно пойти посмотреть? — спросил Каан.
— Конечно, — сказал Па. — Я тоже пойду. Возьмем бинокли и залезем на утесы. Все уже там, любуются представлением. Идешь, Раэл–младший?
Раэл–младший не пошел. Он ушел в дом, читать книгу про поезда, а когда отец, брат, мать, дедушка и бабушка вернулись, полные впечатлений от зрелища громоздящихся кристаллов, прущих из песка, вырастающих, вырастающих, вырастающих до десяти, двадцати, пятидесяти метров, прежде чем рухнуть под собственным весом, он притворился, что играет с кошкой, но на самом деле он ненавидел их — отца, брата, мать, бабушку, дедушку, потому что не знал, как ненавидеть пилотов и проектировщиков, так сокрушительно изменивших его вселенную. Он не понимал, откуда взялась эта ненависть, почему он чувствует себя уничтоженным, опустошенным и подавленным. Он попытался рассказать об этом брату, матери, даже витающему в облаках отцу, но они не понимали, что он имеет в виду — никто из них, даже мудрая Ева Манделла с мудрыми руками старой ткачихи. Единственным человеком во всей Дороге Отчаяния, кто мог бы понять душевную боль Раэла–младшего, была его тетушка Таасмин, которая одна знала, что значит проклятие непостижимой мистической судьбы.
43
Сирены взвыли в шесть часов шесть минут.
Они ревели, как ангельские трубы. Они ревели, как летние шторма ревут в вышках насосов и в красной черепице. Они ревели как Глас Судного дня, как лопающиеся небеса, как дыхание Панарха, вдыхающего жизнь в безжизненную материю.
В шесть часов шесть минут сирены взорвали воздух пустыни, и все двери на всех улицах нового города одновременно распахнулись, выпустив людей — людей со всех континентов мира и из-за его пределов, из Метрополиса, всегда бегущего задом наперед, чтобы поспеть за сами собой, люди с кишащего плотью Материнского мира; все они шли лить сталь для железных дорог и сельхозтехники, ткацких станков и рикш, мостов и зданий юной, энергичной планеты, все покидали дома, чтобы лить сталь для могущественной Сталелитейной Компании Вифлеем Арес: рабочие торопились на фабрики, приток соединялся с притоком, образовывая целую реку голов, рук и сердец, затопившую улицы Стальграда. Младшие руководители в прекрасно подогнанных бумажных костюмах, только что извлеченных из автоматов, проносились мимо на электрических трициклах, дети плелись в школы и детские сады, лавочники и продавцы кооперативных магазинов поднимали жалюзи и выставляли на веранды стулья, показывая всем, что они открылись.
По сигналу сирен двести желтых грузовиков зашевелились, как сонные собаки, и выползли из своих гаражей. На кристаллоносных дюнах дрегляйны и шагающие экскаваторы перешли от молитвенного стояния к кормежке. С грохотом и ревом двадцать четыре черно–золотых откатчика класса 88 разожгли токамаки и застучали по стыкам рельс к главной магистрали.
С криком сирен из сотен трубы вырвались клубы дыма: облачка, потом кольца, потом непрерывные черные, белые, оранжевые столбы, поднимающиеся в яркие небеса бабьего лета. Конвейеры застучали, придя в движение, горны запылали, раскаленные добела графитовые электроды опустились в кипящие чаны жидкого жара, набрали скорость дробилки, а в самом сердце комплекса, за стенами из бетона, звука, стали, свинца и магнитных полей, плазменный джинн вырвался из своей бутылки и вдохнул в город магическую мощь.
Под крик сирен охранники в черно–золотой форме с черно–золотыми погонами на плечах широко распахнули сетчатые ворота, выпустив наружу двести грузовиков, понесшихся через Дорогу Отчаяния к рудным полям.
Под крик сирен Бедные Чада Непорочного Изобретения высыпали из своих картонных и пластиковых лачуг, окружающих базилику, и повалили по улицам старой Дороги Отчаяния к воротам, распевая псалмы и мантры, чтобы успеть осыпать молельными конфетти колеса грузовиков, каждое из которых было размером с дом. Охранники улыбались и приветственно махали руками, водители в клетчатых рубахах мигали фарами и давили на гудки. Бедные Чада, обряженные в лохмотья, плясали для них и пели. Молельные воздушные змеи извлекались из пластиковых мешков и взмывали в потоках утреннего ветра, привязанные к сетке ограды: славным было празднование первого дня Явления Стального Мессии! Грузовики грохотали мимо: пятьдесят, сто, две сотни. Рев моторов заглушал гимны верующих, крутящиеся колеса забрасывали их красной пылью. Рассвет разгорался, заливая геометрические формы фабрик, бросая прекрасные индустриальные тени сквозь забор на танцующих Бедных Чад. Прожекторы гасли по мере того, как вступал в свои права день.
Под крик сирен проснулись Севриано и Батисто Галлацелли — это был их десятый день рождения. Стукнуло десять лет. Ура–ура. День совершеннолетия, день зрелости, день, в котором оставляют радости юности: торчание на перекрестках, кукурузное пиво, солнечное сияние и музыка из радиоприемника Б. А. Р./Отеля, девчонки, чтобы радовать глаз, карманы, чтобы обчищать, карты, чтобы делать ставки, шутки, чтобы обмениваться, парни, чтобы драться, полицейские, чтобы хамить, случайные понюшки дыма от горящей конопли из сада господина Иерихона, танцы в субботние вечера в клубе строителей, куда иногда приезжали Знаменитые Группы из Больших Городов, такие, как Бадди Меркс или Хэмилтон Боханнон, а однажды — даже сам легендарный Король Свинга Гленн Миллер и его Оркестр — и порой они играли новую музыку, которую можно было услышать на Свинг–радио: самбу, сальсу, и все такое прочее. Ах, эти субботние вечера! Отсчет времени начинался в воскресное утро, когда двери клуба закрывались, и заканчивался в двенадцать минут двенадцатого в следующую субботу, когда они открывались. Наряды, прически, косметика, важный вид, выпивка и блевотина, а иногда, под завершение особенно удачной ночи, призовой трах на стоянке рикш за танцевальным залом. Все это ушло. Все ушло, выброшено вон, ибо завыли сирены и братьям Галлацелли (совершенно неотличимым друг от друга, как горошины из одного стручка или дни тюремного срока), исполнилось десять.
Таким образом, в первое рабочее утро Стальграда мать Севриано и Батисто позвала сыновей к себе.
— Сегодня вам исполнилось десять, — сказала она им. — Теперь вы мужчины и на вас ложится вся ответственность взрослых людей. Например, вы вообще думали о том, что собираетесь делать в жизни?
Они не думали. Им больше нравилось жить, чем думать. Но они пообещали матери и отцам, что в течении пяти дней решат, что им хочется делать в жизни. И вот они стали задавать этот вопрос всем подряд: школьному консультанту по карьере, друзьям, девушкам на субботних танцах, соседям, священникам, политикам, полицейским и проституткам, и к концу пятого дня они поняли, что им хочется делать в жизни.
— Мы хотим быть пилотами, как ты, ма, — сказали они.
— Чего? — сказал Умберто, который хотел пристроить их к торговле недвижимостью.
— Чего? — сказал Луи, который хотел, чтобы они занялись юриспруденцией.
— Мы хотим летать, — сказали Севриано и Батисто, которые думали о ветре, проводах, солнечных бликах на крыльях и проникающем до самых костей реве авиамоторов Майбах–Вюртель в толкающе–тянущей конфигурации. Они помнили, какой счастливой и сияющей бывает мама после долгих полуденных полетов по пустынным каньонам и над плоскими вершинами столовых гор. По их мнению на земле не было ничего прекраснее неба.
— Если хотите летать — летайте, — сказал Эд, который один понимал, как горячит кровь ветер. — Вы придумали, как этого добиться?
— Мы говорили с господином Воном, консультантом по карьере, — сказал Севриано.
— Он говорит, можно наняться пилотами лихтеров в Компанию, — сказал Батисто.
— А вы уверены, что это именно то, чем вы хотите заниматься? — спросила Персис Оборванка, втайне ликуя от мысли, что по крайней мере сыновья превратят ее мечты в реальность.
— Уверены, — и близнецы предъявили заявления о приеме на работу.
— Что ж, тогда следуйте зову сердца, — сказала она, подтверждая свое согласие подписью. Непонятно, почему ей привиделось лицо Лимаала Манделлы, проглядывающее сквозь толщу бумаги, как древний водяной знак.
И, наконец, крик сирен в этот день один выманил на высокий балкон, украшенный черно–золотым стягом, некоего человека. Этот человек увидел потоки рабочих, снующих, как деловитые пчелы, менеджеров, просыпающиеся к жизни механизмы. Он увидел потоки одухотворяющей силы, пронизывающие весь Стальград и зажигающие пламя империализма и индустриализации повсюду, куда они дотягивались. Директор–управляющий Департамента Проектов Развития Северо–Западной Четвертьсферы посмотрел на Стальград в первый его день и увидел, что это хорошо. Нет, в самом деле, хорошо весьма!