Дорога славы
Шрифт:
— Да нормальная эта кровать. Плохо только то, что заплатил за нее не я. А ты. И за этот дом. И за мою одежду. За пищу, которую я ем. За мои… мои ИГРУШКИ! Черт возьми, все, что у меня есть, дала мне ты. Знаешь, Стар, кто я такой? Гиголо! Ты знаешь, кто такой Гиголо? Что-то вроде мужика-проститутки.
Одной из самых невыносимых привычек моей жены было то, что иногда она отказывалась огрызаться на меня, когда знала, что мне не терпится поругаться. Она задумчиво посмотрела на меня.
— Америка — страна деловая, верно? Люди, особенно мужчины, все время работают.
— Ммм… да.
— Это даже на Земле не везде в обычае. Француз, если у него есть свободное время, не чувствует себя несчастным; он заказывает еще одно cafe au lait [82] и копит себе блюдечки. Да и я не влюблена в работу. Оскар, вечер наш пропал из-за моей лени, стремления избежать завтра переделки тяжелого дела. Этой ошибки я не повторю.
— Стар, это неважно. С этим покончено.
— Я знаю. Первый раз редко бывает самым важным. Да и второй тоже. А иногда и двадцать второй. Оскар, ты не гиголо.
82
Кофе со сливками
— А как же ты это назовешь? Когда что-то похоже на утку, крякает, как утка, и действует, как утка, я называю его уткой. Назови его букетом роз, все равно оно крякает.
— Нет. Вот это все кругом… — она повела рукой. — Кровать. Эта прекрасная комната, пища, что мы едим. Одежда моя и твоя. Прелестные наши бассейны. Дворецкий, дежурящий ночью на тот случай, если ты или я вдруг потребуем певчую птичку или спелую дыню. Наши пленительные сады. Все, что мы видим, чего касаемся, чем пользуемся, чего желаем, и в тысячу раз больше этого в дальних местах — все это ты заработал своими сильными руками; оно твое по праву.
Я фыркнул.
— Серьезно, — настаивала она. — Таково было наше соглашение. Я обещала тебе много приключений, еще больше наград и даже еще больше опасностей. Ты согласился. Ты сказал: «Принцесса, вы наняли себе слугу». — Она улыбнулась. — Такого замечательного слугу. Милый, я думаю, опасности были больше, чем тебе казалось… Так что мне, до последнего времени, доставляло удовольствие то, что и награды больше, чем ты мог бы догадываться. Пожалуйста, не стесняйся принимать их. Ты заслужил это и даже больше. Все, что только ты сможешь и захочешь принять.
— Ээ… Даже если ты права, это слишком. Я тону, как в трясине!
— Но, Оскар, ты не обязан принимать ничего, чего не хочешь. Мы можем жить скромно. В одной комнате со складывающейся в стену кроватью, если тебе этого хочется.
— Это не выход.
— Может, тебе подошла бы холостяцкая берлога где-нибудь в городе?
— «Выкидываем мои башмаки», да?
Ровным голосом она сказала:
— Муж мой, если ваши башмаки будут когда-нибудь выкинуты, то выкинуть их должны будете вы. Я перепрыгнула через вашу саблю. Обратно я не прыгну.
— Полегче! — сказал я. — Предложение-то было твое. Если я его неправильно понял, извини. Я знал, ты держишь собственное слово. Но может, ты о нем сожалеешь.
— Я не сожалею о нем. А ты?
— Нет, Стар, нет! Но…
— Что-то больно долгая пауза для такого короткого слова, — невесело сказала она. — Ты мне объяснишь?
— Хм… вот в этом-то и дело. Почему ты не объяснила мне?
— Что объяснила, Оскар? Объяснить можно так много всего.
— Ну, основное. Куда я попал. И в частности, что ты императрица всего этого… прежде чем позволять мне прыгать с тобой через саблю.
Выражение ее лица не изменилось, но по щекам покатились слезы. — Я могла бы ответить, но ты меня и не спрашивал…
— Я не знал, о чем спрашивать!
— Это верно. Я могла бы, не греша против истины, заявить, что, если бы ты спросил, я ответила бы. Я могла бы возразить, что не «позволяла» тебе прыгать через саблю, что ты отверг мои возражения насчет того, что необязательно оказывать мне честь вступления в брак по законам твоего народа… что я просто баба, которую можно опрокинуть, когда придет охота. Я могла бы заметить, что я не императрица, не королевских кровей, ,а работница, дело которой не позволяет ей даже роскоши побыть благородной. Это все справедливо. Но я не стану за этим прятаться: я прямо отвечу на твой вопрос. — Она перескочила на невианский. — Милорд Герой, я панически боялась, что если не покорюсь вашей воле, вы оставите меня!
— Миледи жена, неужели вы полагали всерьез что ваш рыцарь бросит вас в минуту опасности? — Я продолжил по-английски. Значит, вот где собака зарыта. Ты вышла за меня замуж потому, что Яйцо должно было быть снесено любым способом, а Ваша Мудрость подсказывала тебе, что для этой работы необходим я и что если ты за меня не выйдешь, я сломаюсь. Да, Ваша Мудрость тут дала маху; я не смываюсь. Глупо это с моей стороны, но я упрям. — Я стал вылезать из постели.
— Милорд любовь! — Она ревела в открытую.
— Извини. Надо найти пару ботинок. Посмотрим, далеко ли я смогу их зашвырнуть.
Я вел себя гнусно, как мог вести себя только мужик с раненой гордостью.
— Пожалуйста, Оскар, ну, пожалуйста! Выслушай меня сначала!
Я тяжело вздохнул.
— Говори.
Она схватила меня за руку, да так крепко, что если бы я попытался высвободиться, те потерял бы пальцы.
— Выслушай меня. Любимый мой, все было не так, Я знала, что ты не откажешься от нашего похода, пока он не кончится или пока мы не умрем. Я ЗНАЛА! У меня не только были сообщения за несколько лет до того, как я тебя вообще увидела, но мы ведь еще делили и радость, и опасность, и трудности; я знала тебе цену. Но если бы такое понадобилось, я опутала бы тебя сетью из слов, убедила бы согласиться лишь наполовину — пока не кончится поход. Ты романтик, ты согласился бы. Но милый, милый! Я ХОТЕЛА выйти за тебя замуж… связать тебя с собой по ТВОИМ правилам так, чтобы… — она остановилась сглотнуть слезы, — так, чтобы когда ты увидел все это — и это, и то, и все, что ты зовешь «своими игрушками», — ты ВСЕ РАВНО остался бы со мной. Это была не политика, это была любовь, любовь нерассуждающая и романтическая, любовь к самому тебе, милый.
Она уронила голову в сложенные ладони, и мне было едва ее слышно.
— Но я так мало знаю о любви. Любовь, как бабочка, что светит там, где сядет, и улетает, когда вздумается; цепями ее никогда не удержишь. Я согрешила, я попыталась удержать тебя. Знала я, что это нечестно, теперь я вижу, что это было грубо по отношению к тебе.
Стар с вымученной улыбкой на лице подняла взгляд.
— Даже у Ее Мудрости нет мудрости, когда в ней затронута женщина. Но, хоть я и глупая баба, я не настолько упряма, чтобы не понимать, что причинила вред любимому человеку, когда меня тычут в это носом. Пойди, пойди, принеси свою саблю; я перепрыгну через нее обратно, и рыцарь мой освободится из своей шелковой клети. Идите, милорд Герой, пока дух мой тверд.