Дорога стального цвета
Шрифт:
Народу на почте в этот час не было. Краем глаза Зуб заметил, что из-за стойки на него с интересом поглядывает длиннолицая, болезненно-бледная девушка, у которой он покупал конверт. Лето прошло, а ее вроде ни один солнечный луч не коснулся. Поглядывая на посетителя, она быстро и звучно стучала штемпелем по каким-то листкам. Девушка, должно, гадала, откуда мог сбежать этот грязный, взъерошенный паренек в фэзэушнои одежде. Но Зубу было наплевать, что она думает о нем. Он подошел к стойке и спросил:
— До Георгиу-Деж письмо сколько идет?
— Тебе
— Спрашиваю, значит, срочно.
— Завтра должно быть.
— А сегодня не успеет?
— Если сегодня, то иди на станцию и брось в почтовый вагон. — Она взглянула на стенные часы. — Скоро должен поезд проходить.
— Спасибо.
— А ты откуда такой?
Не утерпела-таки.
— Откуда и ты, — буркнул Зуб.
— Ты что, в луже валялся?
— А ты что, в погребе все лето сидела?
Пока она соображала, при чем тут погреб; Зуб хлопнул дверью. От почты он заспешил на станцию. Ничего не поделаешь, придется лишний раз рискнуть. В вокзал соваться не стал, а остановился за какими-то дощатыми постройками. Если даже Чита или Панька каким-нибудь чудом окажутся на этой станции, то он их первый должен увидеть.
Поезд и правда подошел скоро. Почтовый вагон был сразу за тепловозом. А вон и щель, куда бросают письма.
Внимательно оглядев растянутую, снующую у поезда толпу и не заметив ничего подозрительного, Зуб подбежал к вагону, сунул письмо в щель и снова скрылся за постройками.
Он сделал все, что мог. Остальное зависит от милиции. Только бы поверили ему. А то еще подумают, что кто-то решил подшутить. Нет, должны поверить. Дело ведь серьезное.
Теперь дальше надо ехать. Можно на пассажирском, а можно и на товарняке. Выбирай, что пожелаешь. На товарняке, пожалуй, лучше — там хоть психических ревизоров нет. Но бастующий желудок заставил повернуть в другую от станции сторону. Голод упрямо вел его по улицам городишки.
Он шел и думал, что в каждом доме полно всякой еды. Если зайти в любой и попросить, то его, наверно, покормят. Зуб злился на себя за такие мысли, от которых только сильнее сводило живот. Ведь все равно ни за что на свете не станет попрошайничать. Уж лучше с голоду подохнуть, чем сделаться побирком.
Ноги привели Зуба к продуктовому магазину. Не утерпел и заглянул внутрь. Заходить не стал, а только заглянул. На него пахнуло головокружительным ароматом хлеба, чего-то сладкого, острого, кислого, пряного... Никогда он не думал, что магазин может быть таким ароматным, может так кружить голову. Лучше уйти, чтоб не расстраиваться понапрасну.
В пяти шагах от двери стояли два мужика и о чем-то неторопливо разговаривали. Один из них, тот что в рабочей спецовке, держал руки в карманах, а под мышкой у него небрежно, кособоко торчала буханка хлеба. Видно, шел домой на обед и заглянул в магазин. Мужик, наверно, и думать о буханке забыл, она вот-вот упадет в пыль.
Зуб возненавидел этого человека. За то возненавидел, что он так запросто может заиметь буханку хлеба и даже забыть,
Конечно, Зуб понимал, какая чушь лезет ему в голову. Вконец расстроенный, он пошел прочь от благоухающего на всю улицу магазина, от этого мужика, у которого не грех было бы выхватить хлеб. Он даже не заботился, куда ведут его ноги.
Надо же — всего каких-то полчаса назад в его правом кармане лежал целый пятак! И он мог бы спокойно, как этот мужик в спецовке, купить кусок хлеба и даже подержать его ради форса под мышкой...
«Балда! — разозлился вдруг на себя Зуб. — Конверт надо было без марки взять! Вот балбес, так балбес! Дошло бы без марки, куда бы делось».
Он шел, подыскивая для себя самые обидные, самые оскорбительные слова, но в то же время внимательно смотрел под ноги. Находят же люди деньги, почему бы и ему... Но, видать, в Поворино в этот день никто не терял ни мелких, ни крупных сумм.
В каком-то переулке из ворот приземистого домика выпорхнула девчушка-школьница и чуть не налетела на Зуба. Она испуганно остановилась — тонкая и легкая, в чистеньком белом фартучке, с бантом на голове. Мотылек да и только. Видно, вернулась из школы.
Только Зуб никаких бантов не заметил, потому что в руках девчонка держала надкусанный пирожок. Вообще не было ее — девчонки. Был один пирожок. Зуб смотрел только на него и не имел сил двинуться с места.
Девчонка тоже почему-то не убегала. Она испугалась только в первые секунды, а потом к испугу добавилось любопытство. Почему этот мальчишка в измазанной одежде так смотрит на пирожок? Может, не обедал? Сама того не ожидая, скорее от растерянности, чем по сообразительности, она протянула ему пирожок:
— Хочешь?
Рука у Зуба дрогнула. Он нахмурился, покраснел, но ничего не мог с собой поделать. Когда ты голоден как сто волков, а перед твоим носом крутят пирожком, да еще таким аппетитным, то как-то забываешь следить за собой.
В общем, рука самым бессовестным образом приняла еду. Зуб успел только отвернуться и отойти шага на три, чтобы девчонка не видела, как быстро пирожок сгинет у него во рту. Больше всего он боялся, что эта первоклашка засмеется.
Девчонка все видела, но не засмеялась. Ей, видать, до жути было интересно смотреть на такого голодного человека.
— А хочешь, я еще вынесу? — спросила она ему вдогонку, и глаза ее засветились новым любопытством.
Зуб позорно остановился.
Он и раньше замечал, что руки или ноги могут иногда поступать совершенно самостоятельно и совсем не так, как того хочет голова. А тут вообще вся совесть переместилась в желудок, и ноги вытворяли, что хотели. Где-то там, в желудке, копошилась безвольная мысль, что через минуту Зуб навсегда расстанется с этим мотыльком, и о его позоре никто никогда не узнает. И сам он постарается забыть.