Дорога стального цвета
Шрифт:
землей стоял сплошной гул.
Дорога больше не вызывала в душе тревожные чувства. Должно быть, Зуб в достатке хлебнул страхов за эти дни, чтобы его теперь непросто было чем-то напугать. Он перебирал в памяти свои последние злоключения и поражался: неужто все это было с ним, неужто это он вытерпел все страхи прошлой ночи?
Еще недавно он был уверен, что за всю жизнь не испытает ничего такого, что было бы страшнее его кладбищенского похода. Это было в детдоме года три назад. Он на спор с Колькой Мамцовым пошел ночью на кладбище за барбарисовыми листьями — для доказательства. Листьев он нарвал. Но на обратном пути принял за привидение какой-то корявый, полуобгоревший пень и чуть не умер со страху. Теперь Зуб на своей шкуре убедился, что один Панькин нож пострашнее будет всех привидений и ведьм на свете,
32
Солнце клонилось ко сну. Когда оно стало цепляться за верхушки убегающих назад деревьев, заметно похолодало. Вихрящийся в тамбуре ветер уже не был ласковым, а начало октября не казалось продолжением лета.
Поезд останавливался редко. Зуб соскакивал на ходу и где-нибудь в сторонке ждал, когда он снова тронется. На одной крупной станции сменили тепловоз. И снова торопливо заговорили колеса. Но следующая остановка, уже ночью, затянулась, поэтому Зуб вскочил на другой товарняк, который пропустили вперед.
Кажется, никогда в жизни он так не мерз и не дрожал от холода. Гимнастерку без одной пуговицы раздувало парусом, он яростно растирал ладонями плечи, грудь, ноги, колотился и терся спиной о стену вагона, но дрожь все усиливалась. Оставленный в хибаре бушлат казался теперь самой большой утратой в жизни, и Зуб проклинал себя за нее. Сказал бы, что ему холодно после коньяка, придумал бы что-то... А смог бы он в бушлате запрыгнуть на последний вагон? Наверное, нет. Но все равно бушлат казался утраченным счастьем.
Глубокой ночью наступили минуты, когда он больше не мог терпеть. Холод пронизал его до самых костей, руки и ноги — сплошной лед, тело ходило ходуном. Как только остановится поезд, он побежит в вокзал и дождется там утра. На сегодня он неплохо отмахал. Надо и честь знать.
Но поезд как назло все мчался и мчался сквозь глухую ночь. До следующей станции пришлось клацать зубами не меньше получаса. Когда стало казаться, что ему суждено замерзнуть насмерть в этом тамбуре, поезд начал сбавлять скорость. Замигали огни какой-то крупной станции. А за нею по горизонту разлилось мутноватое зарево города.
Прыгать на ходу Зуб не решился — тело настолько задубело, что он наверняка свалился бы на землю стылой колодой и размозжил бы себе голову.
Наконец товарняк остановился рядом с пассажирским поездом. Через стекла тамбура было видно, как на другой стороне пассажиры заходили в освещенные вагоны, волоча за собой багаж. Зуб заволновался: в какую сторону идет поезд? Не забраться ли ему в вагон, как в тот раз? Уж очень жалко терять время, тем более что его много было потеряно в Георгиу-Деж и Поворино.
Он пошел вдоль поезда, влезая на подножки и пробуя двери. Закоченевшие ноги слушались плохо, словно это были не ноги, а неловко прилаженные протезы. Наконец он нашел незапертую дверь. Теперь надо подождать — куда двинется поезд.
Вдоль товарняка, на котором ехал Зуб, шел осмотрщик, звякая крышками букс. Луч его фонаря заполошно метался по гравийному полотну, по колесным парам. Стоя возле пассажирского вагона, Зуб напружинился, готовый дать стрекача, если осмотрщик сделает в его сторону хоть один шаг. Но тот прошел мимо, даже не взглянув на него. «Зайцы» были ему явно неинтересны.
Поезд тронулся осторожно, врастяжку. Впрочем, тут и гадать не надо было: тепловоз подогнали с той стороны, куда надо ехать Зубу. Уцепившись за скобы на торце вагона, он решил ждать как можно дольше, чтобы проводница ушла в свое купе.
Но долго ждать не было сил. Зуб боялся, что закоченевшие руки разожмутся сами собой, и тогда ему никуда уже не придется спешить. Перебравшись на подножку, он открыл дверь и вполз в тамбур. Ему тут сразу показалось тепло. Если бы не ревизоры, вроде того нервного, да не проводницы, можно было бы все время ехать в тамбуре. Красота, даже откидной стульчик есть.
Зуб попробовал гармощатую дверь в топливный отсек. Заперто. Ничего не поделаешь, придется пробовать в вагон. Главное — не красться. Если ты крадешься, тут и гадать нечего — безбилетник. Надо идти смело, как если бы в кармане лежал не один, а целых два билета.
Решительно открыв дверь, Зуб вошел в коридорчик и нос к носу столкнулся с проводницей. Та слегка посторонилась, пропуская паренька, а когда тот уже взялся за ручку другой двери, спросила:
— Ты из какого вагона?
— Я?— обернулся Зуб.
— Ну да, ты.
.— Я... не из какого.
— А-а, зайчик, — укоризненно покачала головой проводница. — И куда ж едем? Может, в Пензу?
Зуб кивнул.
— Врешь, наверно? Зуб опустил голову.
— То-то и оно, что врешь, — усмехнулась проводница. — Пензу-то мы уже проехали. Ну так куда?
— Тут близко, — начал было выдумывать, но запнулся и сознался: — В Красноярский край.
— Куда-куда? — удивилась проводница. — А ближе ты не можешь?
— Ближе мне не надо.
— И что, вот в чем есть едешь, да еще, наверно, без денег?
Зуб молчал. Что говорить? Проводница посмотрела на посиневшего от холода «зайца» долгим, внимательным взглядом. Потом решительно открыла дверь служебного купе:
— Ну-ка зайди.
Зуб не двигался.
— Да заходи ты, не бойся. Не кусаюсь я.
Он зашел.
— Садись.
Сел. Проводница села напротив. Лет ей было, наверно, за сорок. Только глаза, если в них смотреть близко, кажутся очень молодыми и немного грустными.