Дорога стального цвета
Шрифт:
— Дак я ж на пятерых покупал! Вы, деятели!
— Мы тебе все дарим.
— А скидываться?
— Откуда?— с наивным видом поинтерсовался Миша.
— Связался я с вами! — скривился Салкин и с ожесточением плюнул под ноги. — Детсад! Кефирчик-молочко вам надо пить! Пацанва...
Он еще бурчал что-то, но ребята уже взялись за еду. Салкин же хмуро откупорил бутылку.
— Работать не сможешь, ухарь! — строго глянул на него Юра.
— Пацан! Я еще тебя переработаю!
И Салкин с таким высокомерием взглянул на ребят, что даже Зуб заулыбался.
— Ты сразу уточняй, чем переработаешь, — попросил Юра. — Если языком, то ты нас всех обскакаешь.
— Детсад, кефирчик-молочко, — презрительно повторил Салкин и, приложившись к бутылке, запрокинул голову.
Нервно задергался кадык на его тощей шее. Миша смотрел на эту процедуру и морщился от сострадания. Юра же и Витя вообще не смотрели. Оторвавшись от бутылки, Салкин тяжело засопел, но сразу закусывать не стал. Сперва он закупорил бутылку и спрятал ее в боковой карман пальто, которое так и не снял. А уж потом потянулся за луком.
— Хрен с вами! — сказал он с набитым ртом. — Пусть мне будет хуже.
— Будет.
— Да? Посмотрим! — повеселевшим вдруг голосом многозначительно сказал Салкин и грызанул кусок сыра. — Посмотрим, кому хуже будет.
Когда его разобрало, он опять начал трепаться о вокзалах, о своих случайных работах в магазинах и прочих заведениях. Было это неинтересно, и все поскучнели.
Юра подсовывал своему тезке пластики сыра, куски хлеба и все повторял: «Ты давай, давай». Когда остался последний помидор, Юра положил его перед Зубом. Но тот решительно запротестовал:
— Я что, больше всех работал?
— Ешь!— грозно рявкнул Юра, а сам заулыбался.
— Жри, жри, пацан, — пьяненько поддакивал Сал-кин. — Жри тут, там не дадут.
Зуб насторожился: где-то он слышал эти слова. Совсем недавно. Он ел помидор и мучительно вспоминал, потому что слова эти были ему когда-то неприятны, даже связаны с чем-то опасным и страшным...
Вспомнил! Это же горбатая старуха сказала — карга! Он уже пьянел от коньяка, когда она это сказала. А Панька или Чита — кто-то из них — добавил, что там дают пайки. В памяти всплыли пьяные, раскрасневшиеся рожи, запахи коньяка и прелой капусты, липучие, маркие губы Фроськи, поющий дурным голосом Стаська... Что стало со старухой, со стариком? Успело ли письмо? Зуб, наверно, никогда об этом не узнает.
Салкин сказал те же слова. Случайность, или он тоже связан с Читиной шайкой?
Неожиданно для себя Зуб спросил:
— Читу знаешь?
— Кого? Какую-такую Читу? Я одного Тарзана знаю, вместе по деревьям лазили. Га-га-га...
И он заржал, открыв набитый рот и брызгая крошками хлеба.
— А ты чо, пацан, тоже из зоопарка? Га-га... Про какую спрашиваешь Читу? Чо ты мне шьешь, деятель?
— Ладно, я так спросил.
Салкин, видимо, разошелся. Водка в нем бесом гуляла.
— За так делают вот так!
По тому, как он сначала отвел кулак назад, чтобы ткнуть в солнечное сплетение, Зуб понял, что драться Салкин не умеет. Зубу ничего не стоило закрыться локтем. А другая его рука как бы сама собою в то же мгновение сделала то, что не умел делать Салкин.
Салкин сдавленно ыкнул и вытаращил на Зуба глаза, не в силах вздохнуть. Все как сидели на досках, так и продолжали посиживать. Только Миша с Витей переглянулись.
Салкин еще некоторое время таращился беззвучно, потом дых воротился к нему.
— А если в рожу? — Голос у него был сдавленный и сиплый. — Ты чо, шуток не понимаешь? Я тебе один приемчик сделаю — и привет! На таблетки работать будешь и еще занимать придется. Понял, пацан?
— Понял, — ответил Зуб, подавляя в себе желание навешать как следует этому тунеядцу.
Ребята посмеивались.
— Сделай мне приемчик и успокойся, — предложил Юра.
Салкин смерил его оценивающим взглядом:
— Тебе я не хочу, я ему сделаю. Не сейчас, так после.
— Ладно, — встал с досок Юра, — хватит выдрючиваться, работать пора.
— Я не могу, мне полежать надо, — заявил Салкин и кивнул на Зуба: — Вот эта падла виновата. Пусть теперь за меня пашет, пока я не отлежусь.
Он снял пальто, расстелил его на досках и демонстративно лег, предварительно бережно вынув из кармана бутылку. Глаза у Юры посуровели. Он шагнул к Салкину:
— Сейчас я тебе помогу. Сразу пройдет.
— Иди ты! — Салкин поспешно поднялся с досок.
Оставался небольшой кусок хлеба. Юра завернул его в свою рубашку и сунул между досками в тень.
37
Гравий. Еще четыре горы гравия на колесах. С лопат со звоном срываются эти остроугольные серые камешки, и лопата тут же снова вгрызается в гору. Удар — бросок, удар — бросок. Миша сеет светлые капли пота. У Вити слиплись кудри. Лопата Юры грызет кучу с какой-то остервенелостью. Она словно бы выговаривает: «Режь! Режь!..»
После того, как Зуб поел, его лопата стала полегче. Но чувствовалось, что крепиться до конца пятой платформы будет очень трудно. Все равно он ни за что не хотел отставать от остальных ребят.
Р-режь! Ж-жик! Р-режь! Ж-жик!..
— Салкин!
— Ну чо — Салкин? Я ж говорю, полежать надо было!
— Достукаешься ты у меня, филон!
Р-режь! Ж-жик!..
После перекура взялись за третью платформу.
До чего же длинны они, эти платформы!
Подошла какая-то молодая женщина — круглолицая, румяная. В руках она держала свернутую в трубку потрепанную тетрадь в колинкоре.
— Мальчики!
— А-а, начальница! — обрадовался Салкин.— Ну как мы?
— Мальчики, нам штраф идет, быстрее надо.