Дорога в один конец
Шрифт:
Улицы города были довольно однообразны. Все прямые, все относительно широкие, с очень большим количеством зелени. Целые аллеи каштанов, кленов, тополей тянулись вдоль многих улиц на всем их протяжении. Кое-где перед домами росли яблоневые деревья, сливы, вишни. Было много сирени. Целые заросли ее местами полностью отгораживали тротуары от проезжей части. По правде сказать, тротуаров-то почти никаких и не было. В лучшем случае перед домами самими хозяевами были замощены площадки. Где шлаком, где отсевом, где битым кирпичом. Местами попадались и небольшие асфальтовые
МАКС
На какой-то улице, прямо на меня, из неожиданно открывшейся калитки, выскочил подросток – мальчик лет двенадцати. Черноволосый мальчуган в застиранной и вылинявшей футболке и шортах грязно-желтого цвета. Я остановился от неожиданности, а паренек, буквально наткнувшись на меня, вздрогнул и отшатнулся назад в замешательстве. Впрочем, следом за ним с криком выскочила всклоченная женщина в цветастом халате. Она явно собиралась отвесить мальчишке затрещину, но, увидев меня, остановилась. А подросток, мгновенно сориентировавшись, бросился ко мне.
– Конечно же, я вам покажу, как туда пройти, – затараторил он, крепко вцепившись в мою руку.
– Э-э, хорошо, – промямлил я, глядя прямо в умоляющие серо-зеленые глаза мальчика – пойдем, а то я тороплюсь.
Мы немедленно пошли по улице вдоль бесконечного серого забора, по верху которого тянулась одна нитка колючей проволоки, местами прихваченная ржавыми гвоздями. Вслед донеслись с трудом приглушенные проклятия. Женщина сзади очень грязно выругалась и пообещала спустить проклятому «вредителю» всю шкуру, как только он «соизволит» вернуться.
– И чего же ты натворил, малыш? – не удержался я.
–Я, – мальчик посопел, нерешительно глядя на меня, – змеевик опрокинул. – И, помолчав, добавил – нечаянно.
– Какой такой змеевик? – не понял я.
– Обычный, – вздохнул мальчуган, – от самогонного аппарата.
– О-о-о! Вот это ты попал!
Паренек кивнул и понурил голову.
– А как тебя зовут?
– Максим, – едва слышно произнес подросток. – Друзья зовут меня Макс. А дома, – он опять тяжело вздохнул, – а дома – вредителем!
Когда мы отошли от дома Макса почти два квартала, я потрепал его по курчавой голове и посоветовал бежать по своим делам. Когда мальчик ушел, я двинулся дальше и вскоре достиг центра городка. Центральные улицы (а их было всего-то несколько Советская, Свободы, Комсомольская и Победы) были заасфальтированы, но, очевидно, очень давно. Старый, весь израненный женскими острыми каблучками, битый трещинами, кое-где простреленный травой, светло-серый асфальт пока еще держался, но выглядел плачевно. Было такое ощущение, что городок, каким-то образом ухитрился застыть где-то в далеких советских временах.
Здесь, в отличие от окраины, были магазины – правда, какие-то замшелые, облупленные, невзрачные, без рекламы и вывесок, но они все же были. На площади стояли в ряд четыре автомата газводы. Попалось мне несколько газетных и табачных киосков. Прямо посреди улицы тянулся безлюдный пыльный сквер. В нем стояли редкие, довольно убогие скамьи. Но только на одной из них сидела юная парочка, что-то оживленно обсуждая. А еще чуть дальше, за большой клумбой с вялыми цветами, молодая симпатичная девушка в облегающем спортивном костюме увлеченно крутила хула-хуп. Я поглазел на нее, ее быстрые сноровистые движения и великолепную фигуру и, почему-то очень захотел есть.
НАТАША
Буквально за углом оказалась затрапезная то ли пельменная, то ли столовка. Маленький темный зальчик на пару десятков посадочных мест был почти пуст. Сильно пахло тушеной капустой. За прилавком, перед массивной кассой эпохи позднего социализма сидела скучающая томная женщина бальзаковского возраста. Она со спокойным недоброжелательством наблюдала, как я изучаю грязную табличку с меню. А оно не баловало разнообразием. Суп гороховый, рассольник и харчо на первое, вермишель, картофельное пюре и гречневая каша на второе с котлетой или шницелем. Был еще гуляш или просто подлива. Заключали список блюд чай и компот.
Я взял себе картофель с маленькой такой котлеткой, жидкий (как говаривал мой покойный отец – испитой) чай и сел за угловой столик. А за соседним столом оказалась милая симпатичная девушка лет двадцати пяти с задорной гривкой густых каштановых волос. Была она в простеньком сиреневом сарафанчике в горошек с коротким рукавчиком и большим вырезом на груди. Я что-то у нее спросил. Она обернулась и прямо таки ослепила меня своей чудесной улыбкой. Мы разговорились. Оказалось ее зовут Наташей, и она живет в одном из микрорайонов этого городка.
Наташа не была красавицей. Она была просто милой. Среднего роста, с неплохой фигурой и стройными ножками. Но самым привлекательным у не было лицо – открытое, приветливое, с широко распахнутыми лукавыми глазами. Глаза ее были на редкость хороши – большие, яркие, светло-карие. Они были и не круглые и не овальные. Каждый глаз смотрел как маленькое солнышко, только встающее из-за горизонта и поэтому видимое наполовину.
Я как-то не удержался и засмотрелся в ее удивительные глаза.
– Что? Что такое? – смутилась девушка.
– Нет-нет, ничего! Просто сижу – любуюсь.
Тут она смутилась еще больше. Даже покраснела.
– А где здесь у вас можно остановиться? Гостиница есть?
– Гостиница? У нас есть постоялый двор. Только в нем лучше не селиться.
– Это почему?
– Ну, во-первых, дорого. А потом там директор…
– Что директор?
– Да, он какой-то со странностями. Вечно у него некие непонятные, а то и вовсе дурацкие затеи. И он всех ими достает.
– Какие же, например?
– То музыку включает по утрам – гимн, типа побудки. То тараканов травит по номерам, когда в них есть проживающие. То затеет опрос, либо анкетирование для постояльцев в самое для них неподходяще время. Ночью, например.