Дорога в Омаху
Шрифт:
– Опять кто-то выпустил карликов! – раздался в телевизоре чей-то вопль.
Маккензи Хаукинз, вскочив со стула, заревел:
– Черт возьми, солдат века! Вы все слышали?.. Конечно, рано или поздно это должно было произойти, и все же то чувство гордости, которое переполняет меня, не испытывал еще ни один боевой офицер из существовавших когда-либо на свете! И позвольте сказать вам, мальчики и девочки, я намерен разделить эту великую честь с каждым пехотинцем, служившим под моим началом, потому что подлинные герои – это они, и я хочу, чтобы весь мир узнал
– Генерал, – произнес спокойно, даже мягко, чернокожий гигант-наемник, – нам с вами надо бы поговорить.
– О чем, полковник?
– Я не полковник, а вы – не солдат века. Это ловушка.
Глава 20
Молчание было напряженным и тягостным. Как если бы все присутствующие оказались вдруг свидетелями страшных мук, испытываемых крупным верным животным, преданным незримым хозяином, отдавшим своего подопечного на растерзание не знающей жалости волчьей стае.
Дженнифер Редуинг подошла не спеша к телевизору и выключила его. Маккензи Хаукинз уставился на Сайруса.
– Думаю, вы должны объясниться, полковник, – произнес генерал, чьи глаза выражали одновременно и удивление, и боль. – Мы с вами только что просмотрели программу новостей и слышали, что сказал высокопоставленный иностранный гость, представляющий здесь шведский Нобелевский комитет. Он заявил, если слух не подвел меня, что я признан солдатом века. Поскольку эта передача стала достоянием миллионов людей во всем цивилизованном мире, ни о каком обмане, полагаю я, не может быть и речи.
– И все же, безусловно, специально для вас был разыгран спектакль, – возразил спокойно Сайрус Эм. – Я уже пытался объяснить это вашим коллегам мисс Р. и мистеру Д.
– А теперь попытайтесь объяснить это мне, полковник.
– Я вновь заявляю, что я не полковник, генерал…
– А я не солдат века, – перебил Сайруса Хаукинз. – Как мне кажется, вы были бы не прочь повторить и заключительную часть своей фразы.
– Сколь бы ни были вы достойны именоваться солдатом века, сэр, инициатива признания вас таковым никоим образом не может исходить от кого бы то ни было, связанного с Нобелевским комитетом.
– Почему?
– Сейчас разъясню, чтобы расставить все точки над «i».
– Кстати, а вы не юрист? – полюбопытствовал Арон Пинкус.
– Нет, но среди всего прочего я еще и химик.
– Химик? – вконец изумился Хаукинз. – Тогда что, черт возьми, понимаете вы во всем этом?
– Хотя я, разумеется, не могу тягаться с Альфредом Нобелем, который тоже был химиком и, создав динамит, учредил Нобелевскую премию – как полагают, во искупление вины за это изобретение, одно мне тем не менее известно точно: ни одна из присуждаемых этим комитетом премий никогда не будет связана с войной. Саму идею признания кого-то солдатом века Нобелевский комитет тут же предал бы анафеме.
– Ну а если конкретно, в чем же суть всего того, что говорите вы, Сайрус? – спросила Дженнифер.
– Все происходящее – подтверждение той мысли, которую я высказал вам сегодня утром. Это ловушка, чтобы выманить генерала Хаукинза…
– Так вы знали мое имя? – вскричал Маккензи.
– Да, он знал твое имя, Мак, а посему пошли дальше, – проговорил Дивероу.
– Но откуда стало оно известно ему?
– Не все ли равно, генерал? – вмешалась Редуинг. – В данный момент он дает мне свидетельские показания… О’кей, Сайрус, итак, мы решили: это ловушка. Но ведь это не все? По вашему тону я заключила, что вы хотели бы что-то добавить.
– Операция задумана не малой лигой психов с комплексом Александра Македонского. Это сольный номер, и исполнитель его – некий сукин сын из высших эшелонов власти.
– Значит, это дело рук Вашингтона? – произнес недоверчиво Арон Пинкус.
– Не Вашингтона, а кого-то из Вашингтона, – уточнил наемник. – Подобная акция не может быть результатом коллективного творчества, поскольку в таком случае слишком велика вероятность утечки информации, и посему вполне правомерен вывод о том, что за всем этим стоит какое-то весьма высокое должностное лицо, которое в состоянии в одиночку справиться со всеми задачами.
– Расскажите нам поподробней, почему вы считаете, что этот человек имеет какое-то отношение к правительству, – настаивал Арон.
– Потому что Нобелевский комитет в Швеции пользуется безупречной репутацией, и чтобы решиться бросить на него тень, необходимо занимать очень высокое положение. В конце концов, любой уважающий себя журналист может связаться со Стокгольмом и получить интересующую его информацию. И, как подозреваю я, это уже проделано.
– Ну, парень, это же черт знает что! – воскликнул Дивероу.
– Помнится, сегодня утром я говорил что-то в том же роде.
– И еще вы сказали мне, что подумаете о том, чтобы вместе с Романом Зет дать отсюда деру, как только будет установлена сигнальная система с литиевыми штуковинами… Так вот, они уже на месте, Сайрус. И что же дальше? По-прежнему собираетесь нас покинуть?
– Нет, адвокат, я передумал. Мы остаемся.
– Почему? – поинтересовалась Дженнифер Редуинг.
– Полагаю, вы ждете от меня глубокого обоснования своего решения, опирающегося на мои расовые особенности, – вроде того, что мы, мол, ниггеры, ухитрились выжить, несмотря на Ку-клукс-клан, лишь потому, что у нас развилось шестое чувство, и вот теперь нас чертовски огорчает, когда правительство ведет себя неподобающим образом. Но это же чистейшей воды вудуизм!
– Разве не красиво говорит этот большой парень? – промолвила миссис Лафферти.
– Подождите, милая Эрин, обсудим это чуточку попозже, – сказала ей Редуинг и вновь обратилась к Сайрусу: – Послушайте, господин наемник, не лучше ли прекратить разглагольствования о расовом чувстве и вудуизме, о котором мне кое-что известно, и прямо ответить на мой вопрос: почему вы остаетесь с нами?
– А это важно?
– Для меня – да.
– Это я могу понять, – улыбнулся Сайрус.
– А я вот ни черта не понимаю! – взорвался Маккензи Хаукинз, разминая пальцами сигару, прежде чем положить ее в рот.