Дорога в Омаху
Шрифт:
– Я так изменил свою внешность, что меня не узнала бы и родная мать, да пребудет она в мире!
– Искренне сочувствую вам, дружок: мать всегда тяжело терять.
– Да нет, она в полном здравии в Лодердейле… Послушайте, мне многое надо сказать, поэтому не будем отвлекаться. Главное – это слушания, до которых осталось всего два дня. У вас есть какой-то план?
– Он еще в процессе разработки, командир. Потому-то мне и хотелось бы обсудить с вами кое-какие вопросы. Охрана, которую вы приставили к нам, произвела на меня огромное впечатление. И особенно я был поражен, когда узнал об этих стражах некоторые подробности…
– Что
– А то, что они – «псы войны».
– О ком вы это?
– О тех двоих, которых вы наняли, чтобы они охраняли нас.
– Понятно. Видите ли, я всегда стараюсь придумать что-нибудь оригинальное. Но то, что в эту группу затесался нацист, вызывает у меня чувство глубочайшего сожаления. Правда, признаюсь, я полагал, что он бы умерил свой пыл, если бы вы ему приказали.
– Нацист? Какой нацист?
– Ах да, я забыл, он потерялся… Но в чем же в общих чертах состоит ваш план?
– Позвольте мне прежде всего уточнить одну деталь.
– Уточняйте все, что захотите.
– Я все о той же охране, командир.
– Повторяю: я жалею, что попался этот кислокапустник… Послушайте, мне надо переговорить с вами как можно быстрее, а раз ваш план еще не полностью разработан, то мне было бы много спокойнее, если бы вы и ваш сумасшедший законник встретились со мной. Надеюсь, вы понимаете, о ком я говорю.
– О Сэме, что ли? Вы слышали о Сэме Дивероу?
– Не произносите его имени, но, как я понимаю, когда в пятиугольный монумент [178] , стоящий на страже нашей родины, просочились сведения о том, что этот субъект выступает в роли вашего поверенного, там возжаждали его крови. Эти типы с удовольствием вставили бы гранату вашему вшивому адвокатишке туда, где у него геморрой. Кажется, когда он работал в генеральной инспекции, у него случилась осечка с каким-то старым психом в Камбодже.
178
Имеется в виду Пентагон.
– Все уже улажено, командир: ошибка исправлена!
– Вашими устами да мед бы пить: пока что большие дяди ничего об этом не знают. Пара этих выпускников Уэст-Пойнта не прочь была бы повесить сукина сына. Сейчас он вместе с вами занесен в список особо опасных преступников.
– Я не рассчитывал, что дело примет такой оборот, – заметил Хаук. – Право же, он ничем не заслужил такого отношения к себе.
– Ха-ха, как сказал бы Маленький Джо! – завопил Винни Бам-Бам. – Может быть, вы забыли, к чему может привести эта ваша затея? А ведь командование стратегической авиации – не мешок с картошкой.
– Да, я понимаю это, командир. Но пока еще можно договориться об отказе от применения насилия. Это маловероятно, но вполне достижимо. И попытаться стоит.
– Позвольте высказать вам мое мнение, – произнес Манджекавалло. – Самое лучшее, что вы могли бы сделать в сложившейся обстановке, это прилететь со своим законником сегодня вечером в округ Колумбия, куда прибуду и я. Вы будете надежно укрыты, а когда настанет время выступить в суде, вас доставят туда в бронированной машине. Ну как?
– По-видимому, у вас нет опыта в проведении тайных операций – от «серых» до «черных», командир Игрек. Пробить брешь в заслоне врага – это еще полдела. Главное – как прорваться за линию обороны. Каждый шаг до объекта «зеро» должен быть точно рассчитан.
– Изъясняйтесь человеческим языком, черт бы вас побрал!
– Необходимо преодолеть любое препятствие на пути к верховному судье. И, возможно, мы найдем способ, как сделать это.
– Возможно? У нас нет времени для всяких «возможно» и «невозможно»!
– И все же оно у нас есть. Я согласен с вами, что нам стоит встретиться в Вашингтоне. И я скажу где… У Мемориала Линкольна. Двести шагов от главного входа и столько же – направо. Ровно в восемь. Усекли, командир?
– Что именно? Разве лишь то, что все это дерьмо собачье!
– Я не могу тратить время на разговоры с вспыльчивыми штафирками, – ответил Маккензи. – Забот хватает и у меня. Так что до встречи!
– Броуки, это Мак! – сказал Хаукинз, извлекая из щели свою телефонную кредитную карточку.
Мелодия «Ничто не сравнится с шоу-бизнесом!» была прервана голосом Броукмайкла:
– Иисусе, ты даже представить себе не можешь, что сделал со мной Мак! Этот чертов государственный секретарь! Он жаждет моей крови!
– Поверь мне, Броуки, это ты можешь заполучить его голову! А теперь слушай меня и делай так, как я тебе говорю. Лети в Вашингтон и…
– Френк, это Хаук. Ты сделал, что я просил? Добрался до этого тупого сукина сына? Или, может, я должен рассказать всем о том, что случилось на Эмбесси-Роу?
– Я сделал это, ублюдок! И то, что он хочет, это раздеть меня донага! В общем, я конченый человек!
– Вовсе нет, адмирал! Можешь записать в свой актив оказанную мне помощь. Он знает время и место?
– Он сказал мне, чтобы я запихнул это куда подальше… и никогда больше ему не звонил!
– Хорошо! Уверен, он будет там!
Маккензи Хаукинз отступил от автомата, зажег потухшую сигару и, бросив взгляд через толпу, запрудившую вестибюль, увидел напротив гостиницы расположившийся под тентом бар. У него возникло неодолимое желание пройтись туда, в это укрытое от солнца святилище, с которым у него были связаны воспоминания о той поре, когда он, тогда молодой офицер, вечно влюблялся в кого-нибудь, хотя обычно и ненадолго: он знал, что на это времени у него нет…
Мэдж, третья жена Мака, была столь же прекрасна и занимала в его жизни столь же важное место, как и остальные бывшие его супруги. Он любил их всех – и не только за то, чем они были, но и за то, чем они могли стать.
Однажды ему с одним сверхобразованным лейтенантом пришлось скрываться от хошиминовцев в какой-то пещере, и они, не зная, чем заполнить долгие часы, рассказывали друг другу о себе. Да и что еще оставалось им делать: ждать, когда их обнаружат и тотчас прикончат?
– Вам известно, чем вы страдаете, полковник?
– О чем вы, мальчик?
– У вас комплекс Галатеи [179] . Вы желали бы превратить каждое прекрасное изваяние в живое существо, наделенное чувствами и сознанием.
179
Галатея – в греческой мифологии статуя, оживленная Афродитой.