Дорога в Омаху
Шрифт:
– Так же, как и мой отъезд в Тасманию, – заметил Дивероу с чувством.
– Вот этого-то я как раз и не советовал бы тебе делать, – откликнулся Пинкус столь же горячо. – Ты не должен бежать отсюда, избегать встречи с ним…
– Назовите мне хотя бы одну причину, по которой мне не следует его избегать, – перебил его Сэм. – Разве что вы боитесь, что я убью этого сукина сына. Он своего рода сигнал бедствия с «Титаника».
– Дело в том, что ты участвовал в ужаснейшем преступлении всех времен, и этот факт он сможет и впредь обращать против тебя и, соответственно, и меня как твоего единственного работодателя с момента окончания тобой Школы
– Вы-то тут при чем? Это же я, а не вы, вынес из архива более двух тысяч наисекретнейших документов!
– Этот эпизод, живописуемый тобою в столь мрачных тонах, – ничто по сравнению со злодеянием, свидетельства коего ты только что пытался убрать со своих стен… Но раз уж ты заговорил о тех бумагах, то был ли какой смысл в их хищении?
– Да, был. И подтверждение тому – полученные нами сорок миллионов, – ответил Дивероу. – Как вы думаете, каким образом этот чертов генерал с берегов реки Стикс раздобыл такие средства?
– С помощью шантажа?
– Совершенно верно. И в этой связи Хауку со многими пришлось иметь дело – от бандитов из «Коза ностра» до кое-кого из англичан, не вполне отвечавших нашим представлениям о кавалерах «Ордена Виктории», и бывших нацистских преступников, чья внешняя респектабельность не могла скрыть того факта, что они по уши в курином дерьме, до арабских шейхов, не гнушавшихся ничем ради сохранения своих капиталов в Израиле. Он снял с них весь лоск и заставил меня заняться ими.
– Боже милостивый, а твоя матушка уверяла меня, будто все это – плод твоего больного воображения! И убийцы на площадке для игры в гольф, и немцы на птицефермах, и арабы в пустыне… А оказалось, так оно и было.
– Я позволял себе порой лишний бокал мартини и тогда болтал что на ум взбредет.
– Она также упомянула, что… Выходит, Хаукинз раздобыл в папках с секретными данными сведения об этих мерзавцах и принудил их согласиться со всеми его требованиями?
– Сколь низко вы…
– Лучше скажи, каких пределов может достичь человек в искусстве ловчить?
– Где же ваши моральные устои, Арон?
– Они при мне. И поэтому я не могу относиться снисходительно к подонкам.
– Но зато сможете воспользоваться уликами, обнаруженными вами на моих стенах?
– Конечно же, нет!
– Так какова же тогда ваша позиция?
– Не смешивай одно с другим. Какое отношение имеют моральные устои к тому, что развесил ты по стенам?
– Никакого, но только до тех пор, пока вы не очутитесь в моем положении.
Арон Пинкус молча приложил ладонь ко лбу и, опустив голову, отпил несколько глотков бренди.
– Любая, даже самая невероятная проблема должна иметь какое-то решение, пусть не в этой, так в последующей жизни.
– Если не возражаете, Арон, я предпочел бы при этой.
– Я тоже, – отозвался престарелый юрист. – И поэтому двинем вперед, как любишь ты выражаться на своем неподражаемом народном диалекте.
– Куда?
– Навстречу генералу Маккензи Хаукинзу, которому мы с тобой объявляем войну!
– Вы твердо решили это?
– Да, Сэмми. Я кровно, можно сказать, бесконечно заинтересован в победе над ним. В этой связи мне хотелось бы привести тебе один из трюизмов нашей профессии, весьма справедливый: юрист, переоценивающий свои возможности, рано или поздно оказывается в дураках. То же относится и к твоему генералу Хаукинзу. Возможно, он и в самом деле обладает экстраординарным умом военного склада со всеми проистекающими отсюда ярчайшими проявлениями эксцентричности его натуры, но, должен я смиренно заметить, по части уловок он и в подметки не годится Арону Пинкусу.
Вождь племени уопотами Повелитель Грома, щедро украшенный перьями, выплюнул изжеванную сигару и вернулся в свой огромный вигвам, где в дополнение к вполне естественным в данных случаях «поделкам» индейцев вроде рядами висевших на стенах искусственных скальпов он водрузил водяной матрас и установил различное электронное оборудование, которым мог бы гордиться и гордился Пентагон, пока все это великолепие не украли. Вздыхая громко от печали и гнева, предводитель краснокожих снял осторожно свой величественный головной убор и уложил его на грязный пол. Потом дотянулся до мешочка из оленьей кожи, вытащил свежую сигару неизвестного происхождения и сомнительного качества, сунул в рот и принялся жевать и калечить ее. Когда добрых два дюйма этого изделия табачной промышленности превратились в месиво, а зубы потемнели, он, перешагивая через водяной матрас, потерял равновесие и упал спиной на вечно перекатывающиеся выпуклости сей спальной принадлежности, и в этот миг, как назло, в его расшитой бисером национальной одежде взорвался звонком радиотелефон, так и не умолкнувший все то время, что он метался в безуспешном стремлении унять неугомонную воду, переливавшуюся строптиво под ним из одного края матраса в другой. Лишь с большим трудом избавив себя от капризов водной стихии, генерал, уже прочно стоя в грязи в сапогах, сердито бросившись вперед, схватил телефонную трубку.
– В чем дело? – заговорил вождь грубо. – У меня совещание – паувау.
– Послушай, предводитель краснокожих, там, где пребываешь ты в данный момент, единственные совещания – это когда дети слушают, как лают их собаки. Тебе ни за что не догадаться, кто тебе звонит, приятель.
– Не знаю никого, у кого был бы этот номер.
– Никогда не забывай, что противник может произвести сканирование и обнаружить твою частоту…
– Что?
– Будь бдителен, парень.
– А в чем дело?
– Знаешь ту английскую пару, что была здесь вчера и все выспрашивала о тебе? Ту самую, перед которой мы разыграли представление, будто мы и немы, и глухи?
– Ну и что они?
– Вернулись сюда с двумя помощниками. Один выглядит так, словно вырвался только что из клетки, а другой все обнюхивает и сопит: у него или сильный насморк, или ноздри здорово воспалились.
– Должно быть, они что-то учуяли.
– Но чудик тут ни при чем…
– Я не имею в виду наши вспомогательные силы, я говорю об англичанах. Возможно, этот твой юридический представитель Чарли Редуинг сболтнул им лишнего.
– Давай-ка… не будем паниковать. Если не считать падения с этой вшивой лошади, то он был великолепен. Они ни черта не узнали о тебе, а эта расфуфыренная дамочка буквально не сводила глаз с его бандажа…
– С набедренной повязки, сынок! С набедренной повязки! Да и дело, может быть, было не в нем, а в лошади.
– Хорошо, пусть будет набедренная повязка, – согласился собеседник Повелителя Грома, в то время как тот, издав беспомощное «ах!», вновь увяз в виниловых волнах водяного матраса и теперь отчаянно барахтался, лежа на спине. – А что, если наш орел-юрист в самом деле замешан как-то в этом? Думаю, ты не станешь отрицать такой возможности.
– Сейчас я все готов отрицать! Мое жилье оказалось ни к черту не годным…