Дорога в Омаху
Шрифт:
– Вы проявляете неуважение к высшему званию?!
– Лишь настолько, насколько позволяет это мой словарный запас, мистер… Не пойму, почему должны мы якшаться с вами, вашингтонскими крысами из сточных канав. Мне сказали, что это решается где-то и кем-то, не встречавшимся сроду с таким типом. Я лично не стал бы вводить вас в круг своих друзей, потому что тогда с этикетом было бы покончено и никому и в голову не пришло бы, например, что даме положено открывать дверь, хотя, как мне кажется, правило это вовсе не столь уж плохое.
– Ты что,
– Да. Меня тошнит от такого сопливого, ноющего крысенка с кашне, повязанным на башке, да и вообще от всех вас, кретинов-политиков, полагающих, будто лучше, чем я, разбираетесь в моем деле, хотя я и проходил в этом мундире ни мало ни много тридцать лет. И можете не сомневаться, Скотти, что я и так прикажу им всем идти на посадку независимо от вашего звонка.
– Ты уволен, солдат!
– Сунь свою башку в унитаз вместе со своим хохолком, ты, штафирка! Не в твоих силах уволить меня, понятно? Ты можешь освободить меня от должности, и надеюсь, клянусь именем господа бога, что ты так и сделаешь! Но уволить меня ты не можешь: у меня контракт. Прощай, и да будет испорчен у тебя весь этот день!
Генерал швырнул трубку на рычаг и вернулся к радиосвязи на ультратропопаузной частоте:
– Ты слушаешь, Хут?
– Да, я слышу вас, разжалованный Ричардс! Вы готовы чистить нужники?
– Интересно, что скажет этот сукин сын, если я устрою пресс-конференцию?
– Идея с пресс-конференцией отнюдь не плоха, капрал!.. Похоже, мы возвращаемся?
– Да. Начинаем работать в нормальном режиме.
– В таком случае позвоните моей жене, хорошо?
– Лучше уж я позвоню твоей дочери: у нее голова покрепче. Твоя жена считает, что тебя сбили над Монголией, и поместила в раку блюдо тушеного мяса вместо мощей.
– Вы правы, поговорите с дочкой. И скажите, чтобы носила юбки подлиннее.
– Все, полковник, отключаюсь!
Генерал Оуэн Ричардс повесил трубку ультратропопаузной связи и с довольным видом отодвинул стул. Черт с ней, с карьерой! Наконец-то он сделал, что ему давно хотелось. Отставка – это не так уж ужасно, хотя сложить свою форму в сундук кедрового дерева будет совсем не легко. Они с женой смогут перебраться куда захотят. Один из его пилотов сказал ему, что Американское Самоа – потрясающее местечко. И все же тяжело оставлять то, что любил он почти так же, как жену и детей. Служба в военно-воздушных силах была его жизнью. Ну да бог с нею!
Красный телефон снова взорвался звоном. Ричардс взял трубку, чувствуя, что грудь ему обдало жаром:
– Что еще тебе, вонючий ублюдок?
– Черт возьми, что с вами, генерал? Неужели так отвечают на дружеские телефонные звонки?
– Что?.. – Голос был знакомым, но Ричардс не мог вспомнить, кто это. – С кем я говорю?
– Думаю, со своим верховным главнокомандующим, генерал.
– Это президент?
– Можете прозакладывать свои носки, небесный попрыгунчик, если не верите!
– Попрыгунчик…
– Униформа другая, но оборудование почти такое же, генерал, если отвлечься от достижений в развитии реактивной авиации.
– Оборудование?..
– Да, расслабьтесь, пилот! Я был там, когда вы еще носили подгузники.
– Боже мой, так вы были он?
– Пожалуй, с грамматической точки зрения было бы правильным сказать: «были им». Правда, сам я узнал об этой стилистической тонкости от своей секретарши, которая то и дело поправляет меня, Оуэн.
– Прошу прощения, сэр!
– Не извиняйтесь, генерал: это я должен извиниться. У меня только что состоялся разговор по телефону с нашим министром обороны.
– Понимаю, сэр: меня освобождают от занимаемой должности.
– У вас все по-прежнему, Оуэн. Зато ему запрещено в дальнейшем принимать какие бы то ни было решения относительно вас, не посоветовавшись со мной. Он передал мне, что вы сказали, и, должен признать, ни один из тех, кто готовит мне текст выступлений, не смог бы выразиться ярче, чем вы. Если у вас возникнут какие-то затруднения, звоните прямо мне. Ясно?
– Понял, господин президент… А у вас там все в порядке?
– Скажем так, я вправил мозги кое-кому, но только, ради бога, не цитируйте меня.
Сэм Дивероу сунул швейцару десять долларов, чтобы тот подсуетился в поисках такси. Первые три минуты ничего не принесли: появившиеся было две машины быстро проследовали по середине улицы мимо погруженного в депрессию Сэма, стоявшего посредине улицы, стоило лишь водителям устремить свой взор на его брюки. И как только у обочины тротуара перед входом в отель «Времена года» остановилось такси, Сэм подскочил к швейцару, говорившему что-то взволнованно прибывшей паре, вышвырнул из багажника вещи, несмотря на возражения пассажиров, вскочил в легковушку и выкрикнул свой уэстонский адрес.
– Какого черта вы остановились? – заорал Дивероу, когда через несколько кварталов шофер внезапно затормозил.
– Иначе я налетел бы на впереди ехавшую машину, – объяснил водитель.
Обстановка, и без того сложная из-за обычного для Бостона утреннего скопления транспорта, усугублялась односторонним движением, введение коего было законом если и не безумным, то уж нелепым-то точно, поскольку вынуждало малознакомых с топографическими особенностями этого района шоферов делать объезд длиной в одиннадцать миль, чтобы проехать к дому в пятидесяти футах от них по прямой.
– Я знаю, как срезать путь в Уэстон, – подался Сэм вперед, ухватившись за край спинки водительского сиденья.
– Это каждый знает в Массачусетсе, братец, и, если только у тебя нет пистолета, то отцепись от меня.
– Пистолета у меня нет, и угрожать я вам не собираюсь, я славный малый, но очень спешу.
– Я понял, что значит это твое «спешу», как только посмотрел на твои штаны. Если ты позволишь себе еще раз «поспешить», я выкину тебя из машины.
– Нет-нет, это кофе!.. Я разлил чашку кофе!