Дорога в снегопад

Уткин Антон Александрович

– Ты один или с женой? – зарокотал он, и стало ясно, что за завтраком упущено не было.

– Я ж не женат, Вадим Михайлович, – ответил Алексей, широко улыбаясь.

Катя, появившаяся следом, остановила на отце несколько недовольный взгляд и подмигнула Алексею.

– Надо, надо жениться, – рокотал Вадим Михайлович, заключая Алексея в довольно крепкие при его сношенной внешности объятия.

– Да зачем? – смеялся Алексей.

– Э, зачем да зачем? Ты оглянись вокруг! Хорошо? Хорошо дома-то? Во-от! Это вам не Шотландия. «Я не читал романов Оссиана, – продекламировал он, – не пробовал старинного вина. Зачем же мне мерещится поляна,

Шотландии кровавая луна?» Так, что ли?.. Умели, умели сказать!

– Мы и сейчас умеем, – почему-то обиженно отозвался Костя, хотя никаким боком к миру изящной словесности не принадлежал.

* * *

Как ни саботировали Катя с Костей поход к монастырю, Вадим Михайлович, особенно после обеда с водкой, настоял и, как Паганель, укрывши голову носовым платком, вывел свою команду за ворота поселка и бодро зашагал через поле. Вскоре они вошли на дорожку, отгороженную от крепостной стены рядом тополей с корявыми стволами. Мягкий полусвет процеженного листвой солнца ложился им под ноги.

Главные ворота были распахнуты, но сам собор сейчас был закрыт, и можно было только попытаться разглядеть его внутренность через большие окна с крытой обводной галереи. Но всюду вокруг него ощущалась как бы проснувшаяся жизнь: молодые яблоньки весело белели на солнце покрытыми известкой основаниями стволов, тут и там высились горки песка, лежали столбики мостильной плитки, и в монастырском дворе попадались молодые монахи, сосредоточенные какой-то хозяйственной думой.

Экскурсанты не спеша прошлись по периметру и вышли за монастырскую стену. Им навстречу по дорожке вдоль пруда брел, бормоча что-то невнятное, голый по пояс и абсолютно пьяный мужик. Они проводили его долгими заинтересованными взглядами.

– Вот, пожалуйста, – сказал Вадим Михайлович. – Это какой-то архетип. Ни церковь, ни кабак…

– Видишь ли, Алеша, – с вызовом сказала Катя, – папа считает своим долгом всех наших гостей просветить своей теорией иосифлянской России.

– Да я не прочь, – улыбнулся Алексей.

– Мы с какого года здесь? – спросил Вадим Михайлович то ли Катю, то ли сам себя. – С шестьдесят девятого, так что своим глазам я верю. И до самого недавнего времени цвела здесь мерзость запустения. Но вот год назад все меняется, как по щучьему велению. Навезли среднеазиатских рабочих и в полгода, в полгода, – повторил Вадим Михайлович, чуть придержав Алексея за локоть, – подняли тут все из руин и тлена. Такой был муравейник, что вы!.. Во-от. И лавка церковная появилась. И купил я в той лавке книжку, попросту говоря, брошюру, про «иосифлян» и «нестяжателей», домой вернемся – покажу. А там написано, доходчиво так, в простых выражениях, что, оказывается, никакой принципиальной разницы между Иосифом и Нилом вовсе и не было, это нас так учили неправильно, а разницу эту придумала якобы либеральная историография в девятнадцатом веке. И вот когда я это прочел, тут-то мне и стало все ясно, и понял я, куда снова идет Россия, – со вздохом закончил он.

Им еще был виден пьяный; теперь он стоял под монастырской стеной и, покачиваясь, мочился прямо на нее, и было даже видно, как известка в этом месте становится серой.

– Помнится, в начале столетия, нынешнего, я имею в виду, власть искала национальную идею. – Вадим Михайлович отвернулся от мужика. – Найти не нашла, но зато взяла из прошлого то, что ей показалось. Но так ведь нельзя. Историческая истина истинна только один раз. А похожесть – это

всего лишь похожесть. Если у нас с вами схожие черты лица, следует ли отсюда, что и взгляды наши тоже будут похожи? Ну вот. Похожесть не есть тождество, и каждое историческое время требует своего и только своего, единственного ответа на его вызовы. И то, что, может быть, было хорошо и нужно для пятнадцатого века, сейчас уже выглядит нелепо.

– Нелепо-то нелепо, а плоды приносит, – заметил Костя. – Достаточно телевизор посмотреть.

– Выброси свой телевизор, – сказал Вадим Михайлович. – Плоды там червивые.

– Можно подумать, – обратилась Катя к отцу, – что ты не биофизик, а обществовед.

– Политический обозреватель, – буркнул Костя, уточнив понятие.

– Это потому, дочка, – не без внутренней гордости заявил Вадим Михайлович, – что мы, физики, очень часто бываем еще и лириками. А вот наоборот встречается гораздо реже.

* * *

Вернувшись на дачу, Вадим Михайлович облачился в домашнее: латаные-перелатаные тренировочные штаны еще советского производства, неизвестно как дожившие до настоящего времени, в дырявую и довольно нечистую футболку, обвисавшую уже дряблый его торс. На голове у него красовалась белая панама, а поскольку дело шло к вечеру и воздух посвежел, то поясницу он обвязал шерстяным платком, оставшимся, вероятно, еще от супруги. «Это мой офицерский шарф», – шутливо пояснил он Алексею под ироничный взгляд дочери.

Костя без разговоров занялся устройством мангала. Вадим Михайлович и Алексей сели неподалеку в плетеные кресла у такого же столика и тешили себя чаем. Алексей рассказывал, как жилось ему в Шотландии, кое-что о своей работе, но Вадим Михайлович действительно был настроен политически и мысли его скакали с пятого на десятое.

– Как-то задешево нас всех купили, – покачал он своей благородной головой, – и в девяностые, и сейчас вот. Хотя на монастыри деньги вот находятся. Ну, справедливости ради, еще на диабет. А в общем, все очень грустно. Вся эта нефтедолларовая благодать. Что, позвольте спросить, народ наш обрел свободу? Народ создал гражданское общество? Оказалось-то, что мечта народа – это взятый в кредит плазменный телевизор, а остальное – все одно, что при монархистах, что при коммунистах.

Костя, по своей привычке, помалкивал, считая, что если его и купили, то отнюдь не за ту цену, которую тут обсуждают. Воцарилась пауза, некоторое время все молча наблюдали за спорыми движениями Костиных рук.

Сидя в удобном лонгшезе, Алексей вкушал воздух отчизны. Ему нравился наступивший вечер, нравился праведный, однако немножко забавный гнев Катиного отца, и, в общем, только сейчас он наконец понял, насколько утомительными оказались шесть лет, проведенные за границей. В таком расслабленном состоянии он был готов поддержать любую тему и каждое замечание Вадима Николаевича встречал с благожелательным добродушием.

– Для чего же тогда все это затеяли? – спросил Алексей. – Стоило ли разваливать страну из-за жвачки да женских сапог? Нашили бы джинсов, купили бы в каждую семью по плазменному телевизору, и дальше в коммунизм.

– Ну, затеяли, – усмехнулся Вадим Михайлович. – Это ж лучшие умы работали, чтоб развалить.

– Перехитрили, значит, нас? – с едва заметной иронией вмешался Костя.

Но Вадим Михайлович был вовсе не прост.

– Нас-то, брат, не спросили с тобой, – в тон Косте парировал он, – вот всех и облапошили.