Дорога в сто парсеков
Шрифт:
Сначала все было серым. Цвета появились позже, не сразу. Прежде всего желтый и розовый - от букета на тумбочке. Затем синий - от костюма Зорина.
Теперь Садовский видел, что губы Зорина двигаются - профессор говорил. Но звуков не было.
Они возникли внезапно, словно разорвав завесу.
– … и делайте так, - говорил Зорин.
– Сосредоточьтесь, голубчик. Поднимите руку. Вы слышите?
Садовский не отвечал. Он слышал, но слова не воспринимались. В памяти медленно - очень медленно - всплывали картины. Лепрозорий… Встреча с Зориным… Бессонные ночи… Еще один разговор… Операционная…
– Сколько?
– спросил Садовский и вздрогнул: голос прозвучал откуда-то со стороны.
Зорин подпрыгнул на стуле, впился глазами в лицо Садовского.
– Так, так, - шептал он, машинально потирая руки.
– Рефлексы, зрение, мышление, речь… Значит…
– Сколько лет?
– повторил Садовский, пытаясь привстать на кровати.
– Лежите, голубчик, лежите! Девятнадцать лет. Девятнадцать с лишним. Скажите, вы…
– Девятнадцать!
– перебил Садовский и вдруг рывком оторвался от подушки. Глаза его, не мигая, смотрели на Зорина.
Медленно преодолевая инерцию, возникали обрывки представлений. Склеенные впечатлениями, они превращались в мысли. Не сразу, путаясь и переплетаясь, мысли выстраивались и выравнивались. И только тогда в сознании прозвучало: ложь! Девятнадцать лет - это ложь! Зорин совершенно не изменился. Полное бритое лицо, прищуренные глаза, едва заметные морщинки… Все как было!
Садовский покачал головой. Ему казалось, что он говорит.
– Спокойнее, Александр Юрьедич, спокойнее.
– Зорин улыбался, скрывая волнение.
– Ну, говорите…
– Девятнадцать лет… Девятнадцать лет… - Садовский силился привстать.
– Вы… такой… не изменились…
Зорин растерянно улыбнулся, развел руками.
– Понимаете, это потом. Потом. Не все сразу. Я объясню.
– Не удалось… ничего не удалось!
– не слушая его, выкрикивал Садовский.
– Проказа…
Он поднял к лицу руки. На белой, глянцевой коже не было никаких следов проказы.
– Не понимаю…
Он бессильно откинулся на подушку.
– Прошло девятнадцать лет, - отчетливо, почти по слогам повторил Зорин.
– Ваша болезнь излечена. Это было нелегко. Последняя стадия… Девятнадцать лет…
– А вы?
– прошептал Садовский.
– Вы?
– Мы победили старость, - просто сказал Зорин.
– Поэтому я… такой… Старость теперь наступает не скоро.
Садовский закрыл глаза. Потом приподнялся на локтях, посмотрел на Зорина. Спросил беззвучно: - Как?
– Ну, не сейчас, голубчик, не сейчас, - мягко сказал Зорин. Посмотрел в глаза Садовскому, улыбнулся.
– Ну, хорошо, голубчик, не волнуйтесь… Понимаете… видите ли, старение организма считалось необратимым процессом. А мы доказали, что процесс этот обратим. Пока ограниченно, но обратим. Вот и все. Нет, нет! Больше ничего не скажу.
Садовский дышал тяжело, с хрипотой. Лег, губы шептали: - Девятнадцать лет… Девятнадцать лет!…
Зорин взял его руку - сухую, холодную.
– А… другое?
– еле слышно спросил Садовский.
– Девятнадцать лет… Люди…
Зорин понял.
– Да, коммунизм, - он улыбнулся.
– Многое изменилось. Вы не узнаете.
– Что?
– прошептал Садовский.
Зорин покачал головой.
– Не спешите. Все впереди.
Садовский долго, очень долго лежал, глядя куда-то в пространство. Потом улыбнулся - одними глазами.
Зорин уловил слабое пожатие руки.
В. САПАРИН
Сопки, могучие складки на теле планеты, покрывали все видимое пространство, толпились в хаотическом беспорядке, загораживали горизонт. С левой стороны, прямо по меридиану, шла, не сворачивая ни на шаг в сторону, Большая Полярная Дорога. С воздуха Игорь отчетливо видел, как она перескакивала через пади, ныряла в тоннель, снова появлялась вдали.
Сопка Остроконечная, как и всегда, показалась не сразу, и, увидев ее, Игорь инстинктивно чуть приподнялся в кресле. Чувство нетерпеливого ожидания, знакомое охотникам, рыболовам, любителям природы, охватило его. Вибролет, словно угадав желание седока, взмыл кверху, а затем помчался к Остроконечной со всей скоростью, на которую только был способен.
Прозрачные крылья неутомимо и ритмично вибрировали. Полет был чудесным, и Игорь вновь подумал о том, что управление с помощью биотоков, возникающих в организме человека при одной только мысли о движении, - замечательная вещь: достаточно пожелать лететь - и летишь. Великолепное ощущение!
Жаль только, что это не годится для трансконтинентальных лайнеров.
Едва вибролет очутился над вершиной сопки, как кресло вместе, с седоком повисло в воздухе, а затем, повинуясь желаниям Игоря, принялось описывать круги и зигзаги.
Тех, кого он искал, нигде не было видно.
Наконец на полянке у подножия сопки мелькнуло желтое пятно. Вслед за красавицей тигрицей из зарослей тростника выкатились два огромных полосатых тигренка и принялись возиться на траве.
Кресло опустилось и замерло метрах в десяти над полосатым семейством. Звери, очевидно, привыкли к подобным вещам: во всяком случае безмятежная игра продолжалась. Теперь Игорь мог в свое удовольствие наблюдать за тиграми.
Идея устройства заповедника, которого не касалась бы нога человека, принадлежала Игорю - как-никак биология была его второй профессией. Первая же… Он вздохнул.
Налюбовавшись вдоволь, Игорь, вынув из нагрудного кармана блок-универсал и направив объектив на тигров, стал смотреть на экран. Когда кадр казался ему подходящим, он нажимал кнопку «съемка». Он вел кинолетопись тигриной семьи уже несколько месяцев и полагал, что года через полтора документальный фильм будет готов.
Он уже сунул было блок-универсал обратно в карман, как тот подал сигнал: «Вас вызывают».