Дорога во тьму
Шрифт:
Судебные прения тянулись довольно долго, ничто не предсказывало серьезных осложнений. Да, надо отдать должное этому Гринбергу, язык у него оказался действительно великолепно отточенным, и он мастерски владел вниманием аудитории. Но, тем не менее, мои аргументы оказались однозначно весомее, и, как я был уверен, весы Фемиды с каждым днем все сильнее склонялись в пользу моего доверителя. Я уже мысленно представлял, как отпраздную свою победу. Первоначально, конечно, вместе с месье Лавассёром, потом с мадам, отдав ей должное. Ну, а потом можно уже замахнуться и на рыбу покрупнее, благо, начало положено.
Однако, как ни готовился я пожинать лавры победителя, в решающий день финального судебного заседания судьба решила сыграть со мной злую шутку. Конечно, потом, по прошествии лет, я уже смог на все это посмотреть иначе. Скорее это можно было назвать подарком судьбы. Ведь все серьезные препятствия, которые она передо мной ставила, не ломали меня, а закаляли, заставляли брать более крутые барьеры, расти над собой, и, наконец, сделали меня именно тем, кем я сейчас стал. Но все это пришло потом, а тогда, одетый в новенький костюм, готовый к своей минуте славы, я говорил с трибуны заключительную речь. Однако, когда уверенный в своей победе, усаживаясь на место, я случайно столкнулся взглядом с Гринбергом, сердце мое почему-то екнуло. Уж больно снисходительно-насмешливо он на меня посмотрел, а ведь именно он, как никто другой, должен уже посыпать голову пеплом.
Его финальное слово стало для меня не просто неожиданностью. Это было откровение. Все казавшиеся мне нерушимыми доводы он просто смешал с землей. Складывалось впечатление, что в предыдущие дни прений он просто играл со мной в кошки-мышки, позволяя мне наивно на что-то надеяться. Он просто уничтожил меня, буквально раздавил. Великолепно владея всеми тонкостями Кодекса Наполеона, как до сих пор неофициально назывался Гражданский кодекс Франции, а также всеми другими постановлениями, законами и подзаконными актами, он буквально не оставил мне ни малейшей возможности. Чувствовал я себя так, словно меня, как попавшегося воришку, на глазах гогочущей толпы прилюдно высекли на базарной площади. Еще до вынесения судом окончательного вердикта я прекрасно видел, что у меня не осталось ни одного шанса. Только врожденная гордость и самолюбие не позволили мне с позором бежать из зала до окончания заседания.
Конечно, приговор оказался полностью в пользу итальянца Муцио, и мы проиграли. Возникло страшное желание немедленно напиться, лишь бы хоть как-то, пусть на время, забыть о своем позоре. Но мне еще пришлось выдержать сочувственные слова Юлалии, которая винила лишь себя в том, что уговорила меня за это взяться. Месье Лавассёр также обошелся без упреков. Он даже предположил, что нашим соперникам все же удалось купить судью, но я-то прекрасно понимал, что их победа заслуженная. Поэтому, когда он предложил мне подать апелляцию, я, собрав остатки ума и мужества, посоветовал ему обратиться к одному из моих более опытных коллег, однако честно предупредил, что в принципе не вижу в этом смысла. Добил меня в итоге сам Гринберг, встретив в коридоре. Придержав меня за руку, когда я хотел проскочить мимо, он снисходительно произнес:
– Молодой человек, адвокатура – это, явно, не ваша стезя. Если уж вам так жаль средств, затраченных на юридическое образование, станьте нотариусом, что ли, или вот еще в полицию можно пойти служить.
До сих пор горжусь, что я смог сдержаться в тот момент, лишь коротко бросил ему:
– Оставьте ваши советы, месье Гринбенг, для ваших клиентов, я в них не нуждаюсь, - и, высоко подняв голову, пошел дальше.
Это конец всему, просто полный провал, - билось в моей голове. Ко всему прочему, я не сомневался, что завтра же отец об этом узнает. Помимо того, что он следил за судебной практикой - уж громкое дело, которое вел его сын, наверняка не пропустит. А я-то ведь еще представлял, с какой гордостью этот упрямец прочитает о первом серьезном успехе своего отпрыска. Никогда еще мое самомнение не получало подобного удара. Я с детских лет привык быть лидером почти во всем. А уж если серьезно за что-то брался, то успех просто был обеспечен. А теперь хоть из Парижа беги после такого позора. Может, и сбежал бы, да кто гарантирует, что на новом месте меня не подстерегут новые удары судьбы. И что, каждый раз бежать дальше? А вот напиться, как я мечтал, это просто крайне необходимо. Но идти сейчас в кабак, пожалуй, не стоит, еще встречу кого-нибудь из знакомых, а насмешки или сочувствие, или даже желание поддержать и отвлечь сейчас для меня – это как рану расковыривать.
Стояла поздняя осень, пасмурная, зябкая и неуютная. Тротуары покрылись лужами, и мои модные штиблеты быстро промокли. С неба вместе с мелким дождем иногда срывались хлопья мокрого снега, заставив меня раскрыть зонт. Настроение как раз соответствовало погоде. Взяв в ближайшем винном магазине пару бутылок коньяка, я поймал извозчика и поехал к себе на квартиру. Это был первый раз в жизни, когда я вот так вот решил с горя в одиночестве напиться. Что же, все когда-то случается, повод, на мой взгляд, был более чем подходящий. И еще я впервые буквально упивался жалостью к самому себе. Чувство абсолютно новое и крайне неприятное. Если в будущем меня ждут такие же результаты, то я не то, что в нотариусы подамся, а сопьюсь, опущусь, словно вон тот клошар, который расположился на матрасе прямо в подворотне напротив моих окон.
Быстро приняв горячий душ и переодевшись, мрачно глядя на мир вокруг и на собственное будущее, усевшись в рабочее кресло, я плеснул янтарную жидкость в широкий бокал и выпил одним глотком, чувствуя, как по жилам растекается приятное тепло. Моя израненная гордость никак не успокаивалась. Я не привык терпеть поражения, я попросту не умел этого делать, и не желал учиться. Но и жить с подобным унижением было невозможно. Внутри меня все бурлило и кипело, и я просто не представлял, как мне теперь дальше быть. Я снова наполнил бокал, согревая его в ладони, пытаясь взять себя в руки, расслабиться, неторопливо смакуя и наслаждаясь ароматом благородного напитка. Ничего не получалось. Вновь и вновь я возвращался к событиям сегодняшнего дня, буквально испытывая физическую боль от произошедшего. Что же все-таки случилось? Почему такой провал? В чем я ошибся, что сделал не так? Ведь я был уверен, что отлично подготовился. Как ни хотелось мне поскорее все забыть, триумфальная речь Гринбенга упорно и почти дословно крутилась в голове, словно вырезанная на извилинах моего мозга, как звуковые дорожки на грампластинке. Проклиная свою отличную память, поняв, что так просто от этого не избавиться, поскольку я сейчас был один, то, отбросив стыд и другие эмоции, я позволил себе еще раз тщательнейшим образом обдумать все доводы и аргументы ушлого еврея. Выпив еще бокал, я понял, что в голове лишь прояснилось, и, сам еще не понимая, зачем, приступил к тщательному анализу. Если в зале суда все доводы оппонента выглядели безупречными, то после неторопливого и методичного мысленного разбора я вдруг осознал, что некоторые факты, которые там смотрелись бесспорными, следовало бы тщательно перепроверить, но на это потребуется время, причем значительно больше, чем отведено на обжалование. Возможно, нам удалось бы протянуть, откладывая заседание – для этого существовали несложные уловки, – но я должен найти хотя бы формальную причину для подачи апелляции. А вот тут-то к Гринбенгу придраться было сложнее всего. Видимо, и другие его победы происходили без дальнейших обжалований, потому что он оказывался особенно силен в соблюдении формальностей. Однако, я был бы не я, если бы так просто смирился. Вновь и вновь пропуская через себя каждое слово, вдруг я почувствовал, как меня что-то едва заметно царапнуло. Крошечная зацепка, которая, скорее всего, ни к чему не приведет, но все же я не мог не отметить ее. Возможно, пустяк, но все же это было что-то, и звоночек в моей голове упорно трезвонил.
Теперь мне крайне необходимо было с кем-то посоветоваться, причем срочно, или хотя бы просто заставить себя выслушать и услышать со стороны, как это прозвучит. Наверное, лучше, чем отец, едва ли я нашел бы советчика, но именно сейчас, даже реши я помириться, после моего позора я никак не смог бы к нему обратиться, легче было сквозь землю провалиться. Пожалуй, только два человека могли бы сейчас понять меня именно так, как мне это необходимо - Золтан или Лука. Уже вечер, и мы ни о чем не договаривались, но на то ведь они и друзья, чтобы прийти на помощь хоть среди ночи. Наверное, мой однокурсник оказался бы сейчас мне особенно полезен, ведь для него юриспруденция не пустой звук, да вообще он парень очень умный, но так уж получилось, что его не было в эти дни в городе.
В то время, когда я как раз увлекся Флор, в семье моего друга произошло несчастье – у отца случился апоплексический удар, после чего оказалась частично парализована вся правая половина тела. Помимо того, что пришлось воспользоваться услугами сиделки, все дела месье Леговца-старшего пришлось принять на себя Золтану. Забыв о своих юридических планах, он с головой погрузился в проблемы автомастерских, причем с большой пользой для бизнеса. Надо сказать, он прекрасно почувствовал современные веяния и рост потребности парижан в новых автомобилях, а не только в их ремонте. После чего, составив план и взяв в банке солидный кредит под залог трех автомастерских, четвертую из них – самую большую – он переделал под автосалон и заключил с Рено и Пежо договора о продаже их продукции. Первые поставки и продажи прошли вполне успешно, после чего мой предприимчивый друг решил расширить ассортимент за счет итальянских моделей – АЛФА и ФИАТ, а также немецких – БМВ, Опель и Остин - расширяющих в это время свое производство. Так что как раз именно сейчас Золтан находился в деловой поездке то ли в Италии, то ли в Германии, и был для меня недосягаем.
Значит, обращусь к Луке. Тот хоть и не слишком сведущ в законах, зато соображает отлично и уж подсказать или опровергнуть мои мысли вполне сможет. Поскольку телефон в моем съемном жилье еще не был проведен, придется добираться два квартала до того места, где недавно установили телефонную будку с таксофоном. Пожалуй, быстрее взять извозчика и доехать до моего друга самому. С грустью убедившись, что мои штиблеты еще не высохли, я обул другую пару. Вспомнив, что творится на улице, натянул еще гамаши и обул галоши. Тщательно экипировавшись, я отправился ловить пролетку, мечтая о том, что как только встану на ноги, сразу же приобрету себе автомобиль.