Дорогами Чингисхана
Шрифт:
Оказалось, мы проехали край табунщиков и попали в край скотоводов. Долина бурной желтой реки, в которой мы очутились, была просторным, но скудным пастбищем. Вместо одного-двух шатров, как в цветущих долинах табунщиков, здесь гыры стояли по 10–12 штук. Возле деревушек паслись яки с хвостами-мухобойками и лохматой бахромой на животах. Быки-хайнаки с косматыми головами, бугристыми лопатками, широко расставленными рогами и скукой во взгляде походили на уменьшенных на четверть бизонов из прерии. Они казались слишком осторожными для таких нескладных животных. Мы направились к ним, а они вдруг перепугались, будто только заметили наше присутствие и позабыли обо всем на свете. Они внезапно пришли в движение, и выглядело это несколько комично. Этакие огромные куски говядины поскакали подпрыгивающим галопом, шумно хрюкая и выпятив хвосты почти горизонтально
Пастушьи гыры больше размером и обставлены лучше, чем войлочные шатры табунщиков. Скотоводам не так часто приходится кочевать. У каждого гыра стоял мотоцикл и любимый пони, стреноженный, но готовый пуститься в путь. Я с завистью посматривал на пони — они были местной породы, изящнее и живее, чем наши полуизношенные одры. В самом деле, один из дареных коней непрестанно хромал. Нам приходилось использовать его как вьючную лошадь, а на спуске от перевала с обо животное, похоже, потянуло мышцу. Груз мы переложили на запасную лошадь, но долго ли мы еще протянем, если не сделаем основательную остановку, чтобы кони могли отдохнуть и восстановить силы?
Еще я подумал, что Хангай показал нам лучшие уголки Монголии, и теперь наше продвижение может превратиться в ежедневный изнурительный труд без новых впечатлений. Каждый день был копией предыдущего. Позавтракав, мы сворачивали палатку, вьючили лошадей, садились по седлам и ехали, ехали, ехали, останавливаясь у гостеприимных гыров, а затем спустя восемь или десять часов, снова ставили лагерь.
Раз Ариунболду было важно пересечь всю страну, значит, было на что посмотреть и что изучить. Это давало нам с Полом надежду провести время с большей пользой. Но все чаще нам казалось, что Ариунболд понятия не имеет, сколько времени потребляется, чтобы достичь западных границ Монголии. Он все еще уверял, что через три недели мы окажемся у советской границы, но, судя по тому, что он не давал передохнуть лошадям, можно было решить, что он просчитался. Скорее мы доберемся до зимних квартир к началу сентября, когда выпадет снег, который помешает мне исследовать горные поселения Алтая, чьи жители никогда не видели европейцев.
На обед нас пригласили в самый большой и обеспеченный гыр. Его хозяин, более предприимчивый, чем «коллеги», собрал изрядный урожай грибов и разложил их по крыше сушиться. Такую инициативу мы встречали впервые. Вежливый пастух предложил нам трубку с длинным мундштуком, футов двух, а табака в ней умещалось всего на полсигареты. Мы уже привыкли соблюдать правила вежливости, и я принял трубку правой рукой, восхитился тем, сколь мастерски она сработана, сделал символическую затяжку и вернул трубку хозяину, поддерживая левой рукой локоть правой. Хозяин долго курил, а мы ждали, пока приготовится еда. Нам подали скорее вяленую, чем свежую баранину, но ее вкус от этого не изменился. Только куски жира отличались по вкусу. У них появился приятный аромат «с дымком», и в целом их присутствие стало более терпимым, если не обращать внимания на тот прискорбный факт, что они плавали на поверхности кипящего бульона, словно глазные яблоки.
Ариунболд становился скучен и докучлив. Теперь он рисовался перед пастухами. Обычно, когда мы прибывали в поселение, он важно шествовал в главный гыр, усаживался на место почетного гостя и гордо оглядывался вокруг, ожидая, пока его обслужат. Теперь, когда скотоводы выходили встретить путешественников, он закатывал длинную речь о важности нашей миссии, принимался звенеть медалями, пайцзами и прочими регалиями и передавать их по кругу, чтобы все имели возможность ими восхититься. Он напоминал средневекового продавца фальшивых индульгенций и поддельных реликвий темным крестьянам. Но поскольку скотоводы были в основном доверчивы и необразованны, на них вид этих побрякушек действовал завораживающе.
Чем больше отпускал Ариунболд таких выходок, тем более неуютно я себя чувствовал, даже не знаю почему. Ощущалась какая-то фальшь; мне казалось, что Ариунболд обманывает пастухов. Док подтвердил мои опасения. Оказывается, Ариунболд рассказывал своим слушателям, что уже совершает конный поход в Европу и скоро станет знаменитостью. Он побирался, каждый раз вытягивая из аратов их скудные средства и никогда ни за что не платя. Док, как и я, находил такое дармоедство отвратительным, но при этом заметил, что Ариунболд живет в мире фантазий. По вечерам, когда мы раскладывали лагерь, он ничего не делал, только стоял в стороне и наблюдал, как кто-нибудь ставит палатку. Затем приказывал Делгеру, которым распоряжался
Его лень и пренебрежение обычными обязанностями были бы простительны, если бы возмещались работой организатора и командира отряда. Но он был растяпой. У него имелась подробная советская военная карта этого региона. Время от времени он ее раскрывал и принимался с важным видом изучать. Очевидно, эти сессии карточтения не приносили никаких плодов, и через несколько дней я заметил, что Ариунболд — элитный продукт Высшей партийной школы — просто не умеет читать карту и разыгрывает перед нами представление. В тот день я попытался намекнуть ему, что если двое наших проводников хотят побыстрее вернуться домой, к своим семьям, то мы могли бы попытаться самостоятельно найти дорогу до следующего центра сомона. «Мы могли бы, — сказал я, — идти через страну по карте». Ариунболд бросил на меня взгляд, исполненный желчи. «Такое может сказать только европеец, — ответил он. — В Монголии без проводника найти дорогу невозможно. Монголия другая». Похоже, он действительно верил в то, что говорил. Он относился к числу тех несчастных, которые сделали карьеру и забрались выше, чем позволяют им образование и способности. Он постоянно боялся попасть в глупое положение и показать свою ограниченность. В результате он был замкнут, угрюм и упрям и отказывался от помощи, которую ему могли бы оказать. Каждый день он отходил в сторону и пытался карандашом на карте отметить проделанный нами путь. Всякий раз он отмечал неверно, и всякий раз путь пролегал не там и был не той длины, но Ариунболд оказался слишком упрямым, чтобы принимать подсказки, так что проще всего было не замечать его вместе с картой. Пола он раздражал все больше и больше, но я прекрасно понимал, что нам нужно придерживаться позиции наблюдателей и не вмешиваться. Другие монголы, как всегда, были флегматичны и терпеливы и просто выполняли свои привычные обязанности.
В тот день, который мы провели с пастухами, Ариунболд решил, что наконец овладел искусством чтения карты. Он объявил, что до следующего центра сомона осталось ехать 38 миль. Мы с Полом недоверчиво переглянулись. Нам казалось, это слишком много. Ариунболд расстелил карту. «38 миль», — заявил он, торжественно указывая на свои отметки. У меня екнуло сердце. Ариунболд был неправ дважды. Пусть бы неверно считал пройденный нами путь — это полбеды; однако, после нашего путешествия по Хэнтэю и через Хангай, выяснилось, что он попросту не представляет себе, сколько миль проходит отряд за день в среднем. А также не понимает масштаба карты, которой пользуется уже неделю! Понадобились долгие объяснения и измерительные инструменты в виде спички и нитки, чтобы доказать, что его 38 миль на самом деле составляют 19.
Судя по карте, нам предстояло ехать вдоль левого берега желтой реки по большой долине. Поэтому, когда мы отъехали от пастушьего поселка, Пол, Док, Делгер и я переправились через мелкий ручей и вышли в долину. Обернувшись, мы с изумлением увидели, что Ариунболд не едет за нами. Вместо этого он направил Байяра и двух проводников вдоль противоположного берега, словно позабыв о нашей группе. Убедившись в скудности его географических познаний, мы не стали вмешиваться. Долина ширилась, расстояние между обеими группами росло. Поглядывая в их сторону, мы видели, как один за другим оба пастуха и Байяр, решив, что Ариунболд заблудился, повернули своих коней и направились к нам. А Ариунболд, к нашему изумлению, продолжал путь в гордом одиночестве. Вот он повернул направо и исчез из вида в боковой долине.
Это была серьезная неприятность. Мы решили, что у него, возможно, имелись причины, чтобы совершить такой крюк. Может, там находились гыры, в которые ему нужно было заехать. Но нет, Ариунболд просто не принял в расчет объяснения масштаба карты и не смог ее правильно прочитать. Чувством направления он тоже не обладал. Он решил, что доберется до центра сомона по боковой долине, и бросил отряд. Еще через час мы увидели, как он скачет назад. Судя по его виду, он понял, что свалял дурака, но было уже поздно. Как и в случае с табунщиками, которые отказались ехать, не дав отдыха коням, Пьяница и Тихий растеряли последние остатки доверия к Ариунболду. Когда он заявил, что мы доедем до центра на следующий день, они с ним не согласились. Через полмили мы взобрались на горку и увидели под нами, в пяти Минутах езды, малый городок.