Дорогая Эмили
Шрифт:
Мы обедаем в клубе. Единственное место, в котором мне когда-либо разрешают есть. Я ковыряю еду на своей тарелке. У меня нет аппетита. Тони улыбается напротив меня и выкладывает пакет бумаг передо мной.
— Что это такое? — я спрашиваю его.
— Открой его, — командует он и ухмыляется.
Он облизывает губы как змея, если бы у нее был человеческий язык. По моей коже ползут мурашки только от одного его вида. Как я позволила ему сделать меня беременной? Трогать меня? Командовать мной? Иметь меня? Что я делаю здесь? Почему не могу набраться мужества, чтобы
Тяну пакет ближе и вижу надпись сверху: «Согласие на усыновление». Я прекращаю читать. Смотрю на Тони, и он улыбается. Широко.
— Соглашение на усыновление. Для чего? — недоверчиво спрашиваю я.
— Для твоего ребенка, — он подчеркивает «твой», как будто не кончал в меня неоднократно, делая меня беременной его ребенком.
— Что? Я думала… — начинаю говорить я.
Его взгляд становится угрожающим.
— Ты думала что, принцесса? Собиралась родить этого ребенка, и я буду платить за вас двоих, чтобы вы могли жить наверху в моем клубе? — сарказм так и сочится из него.
— Тони, я… — но не могу говорить.
Мое горло сжимается, как будто меня душат. Он не может сделать этого! Не может забрать у меня ребенка! Я должна свалить. Убраться отсюда!
Скидываю бумаги на пол и наблюдаю, как они разлетаются во все стороны. Я встаю и начинаю убегать, когда он хватает меня за плечо и тянет обратно.
Его лицо в дюйме от моего, а холодные, темные глаза прожигают мои.
— Ты подпишешь эти документы, принцесса. У тебя нет выбора. Я ВЛАДЕЮ тобой, и я ВЛАДЕЮ правом иметь тебя и ТОЛЬКО тебя. Этому ребенку не рады в моей жизни, и я не готов отпустить тебя. Если не подпишешь эти документы, то будешь сожалеть, что принесла этого ребенка в мой дом. ТЫ. МЕНЯ. ПОНЯЛА? — задыхаясь от его горячего дыхания, я пытаюсь вырваться. Он слишком силен. Не могу с ним бороться.
Он угрожал мне. Но хуже всего то, что он угрожал моему ребенку. Я должна защитить ее. Но как?
Возможно, подписав эти документы, получится держать ее подальше отсюда. От Тони. От меня. Возможно, для нее так будет лучше. Я не могу обречь ее на жизнь в этом ужасном клубе. Не могу подвергнуть ее почти ежедневным избиениям, которые получаю от Тони.
О. Мой. Бог.
Я должна сделать это. Должна сделать то, что хочет Тони.
Он хватает меня за заднюю часть шеи, тянет мои волосы, опуская на пол, и заставляет собрать все бумаги, которые я только что раскидала. После того, как я подбираю все бумаги, он вручает мне ручку и перебирает бумаги, ища страницы, которые нужно подписать.
Я подписываю согласие на усыновление и аннулирование родительских прав. Подписываю бумагу за бумагой, чувствуя боль в запястье и то, как дрожит моя рука. Я чувствую, как будто нож вкручивается в мой желудок, поскольку теряю все права на свою дочь.
— Теперь, — говорит он, — следующая вещь, которую ты должна сделать — это улыбнуться, когда адвокат встретит тебя в больнице. Ты должна сказать ему, что это является лучшим для твоей драгоценной маленькой девочки. Что ты хочешь, чтобы у нее был хороший и любящий дом. Поняла меня?
— Да, — шепчу я.
— Да,
— Да, я поняла тебя, Тони.
— А теперь свали с моих глаз. Ты похожа на свинью, — говорит он.
Я покидаю бар, иду наверх к нашей квартире и озираюсь. Он прав. Я бесполезна для этого ребенка. Даже если бы я сбежала. Сбежала из этого ада. Что я могу дать ей? Как могу позаботиться о ней?
Я падаю на колени на полу в гостиной, обнимая свой живот. И начинаю неудержимо рыдать, поглаживая руками малыша в моем животе. Я не могу даже поговорить с ней и сказать, что все будет в порядке. Я не знаю, будет ли.
Продолжаю рыдать, пытаясь не вопить громко. Я не хочу, чтобы Тони услышал меня. О, Боже. Что я наделала? Что собираюсь делать? Выбор уже сделан. Я сворачиваюсь на полу, обнимая живот, и шепчу своей малышке:
— Я люблю тебя и сделаю все.
Воспоминания о Саре и моей прошлой жизни оставляют печальный осадок. Убираю iPod и бросаю его в угол комнаты. Почему я тогда не бежала? Могла бы попробовать с Сарой. И должна была попробовать. Но я этого не сделала. Я — трусиха. Свернулась на подушке и позволила моему гневу утянуть меня во тьму.
***
Я вспотела и запуталась в простынях. Было темно, свет уличных фонарей проникал сквозь занавески. Я перевернулась и посмотрела на часы. 22.45.
Дерьмо.
Дерьмо. Дерьмо. Бл*дь.
Я опаздываю. Сейчас уже так поздно, что я, наверное, пропустила все выступление Алекса. Бл*дь.
Хватаю сапоги и выбегаю за дверь.
Даже не знаю, как выгляжу. Я плакала, поэтому скорее всего в беспорядке.
Через десять минут подхожу к «Высокой ноте» и вижу там очередь только из пяти человек. Встаю в конец и засовываю руки в карманы джинсов. Боже, что я делаю?
Пять человек передо мной не попадают в клуб. Они кажутся разочарованными, униженными и надутыми. Вышибала неоднократно говорит им, что он не в состоянии пропустить их, потому что их имен нет в «списке».
Список!
Мое имя в списке!
Я прочищаю горло и говорю:
— Извините?
Вышибала смотрит и хмурится.
— Я в списке, — говорю слегка улыбаясь.
Он смотрит вниз на свой планшет.
— Имя, — строго говорит он.
— Табита Флетчер. Я с Алексом.
Он сканирует список, проводя пальцем вверх и вниз, и, наконец, останавливается, опираясь на имя. Оглядывает меня сверху донизу и сигнализирует мне идти вперед.
Остальные люди в очереди взволнованы и теперь бросают оскорбления в мой адрес. Я расталкиваю их и подхожу к двери. Мистер Вышибала впускает меня. Вот именно. Легко. Не требуя подтверждающих документов. Победа!
Я почти хихикаю, когда вхожу. Какое право я имею быть такой дерзкой? Никакого.
Моя улыбка становится шире, когда начинаю сканировать толпу.
Музыка — это то, что захватывает меня в первую очередь. Она звучит глубоко и мелодично. Тяжелые басы, устойчивые барабаны, запоминающийся голос. Я чувствую музыку в своей груди, звучащую синхронно с моим сердцем.