Дороги богов

Романова Галина Львовна

Прямо напротив нас на самом высоком срубе, подавшись вперед, сидела высокая худощавая старуха с сильными жилистыми руками, одетая в длинное рубище, перехваченное широким кожаным воинским поясом, увешанным оберегами. Опираясь ладонями на колени, она вперила строгий сухой взгляд нам в глаза, словно старалась силой внушения заставить нас говорить. Темное резкое лицо ее дышало уверенностью, длинная полуседая коса лежала на коленях. Напрягшись, она словно готова была в любой момент вскочить и схватиться за оружие — обнаженный меч был воткнут в землю справа от нее.

Слева от нее, справа от нас удивительно прямо сидел коренастый

могучий воин, уже немолодой, с выбеленными сединой волосами, оставивший позади немало лет и трудных дорог, но не сломленный, а лишь умудренный опытом. Густая грива волос и бороды покрывала его плечи, грудь и спину до половины. Сильные натруженные руки лежали на коленях, а из-под кустистых бровей спокойно смотрели проницательные глаза — словно отец взирал на любимого, но непутевого сына. Засмотревшись на старца — от той старухи веяло холодом, — я почувствовал к нему необъяснимое доверие и не сразу узнал в нем нашего провожатого. Скинув белую накидку, он остался в рубахе домотканого полотна и безрукавке из волчьего меха.

Напротив него, справа от старухи, на низком пне развалилась дородная рыхлая женщина средних лет — уже воспитывающая подрастающих детей, но еще не утратившая способности рожать. Когда-то она была красива, и круглое лицо ее не утратило миловидности, но его уже портили морщинки и капризные складки у губ. Она куталась в длинные пепельные волосы, как в накидку, а на груди и запястьях ее блистали золотые украшения.

У ее ног на земле удобно развалился худощавый гибкий молодой мужчина ненамного старше меня — высокий красивый полуобнаженный гигант, явно гордящийся своей статью и силой, с зазывной улыбкой, нежными синими глазами и золотисто-льняными кудрями, мягкой волной рассыпавшимися по сильным плечам, он всем своим видом выделялся из числа собравшихся. Но в его прекрасном лике, в блеске его глаз и улыбке, в небрежной позе молодого загорелого тела чувствовалась сила — опасная и вызывающая сила убийцы, знающего о своей безнаказанности. На поясе его висел в ножнах нож — несомненно для того, чтобы убивать. Он то и дело отводил глаза, оглядываясь на дородную женщину, и нежно, как большой кот, терся головой о ее колени. А она в ответ запускала пальцы в его кудри и ласкала их с любовью жены. Эти двое явно не замечали нас, но стоило мне задержать на них взор, как красавец оторвался от созерцания своей подруги и смерил меня презрительным взглядом.

— Что они делают тут? — молвил он недовольным тоном.

Ворон не выдержал. Оттолкнув меня, он шагнул вперед и упал коленями в золу кострища:

— Простите, Светлые!

Я, бросившийся помочь ему встать, застыл на месте — вспомнил, что передо мной были боги. На миг меня пронзил страх, но тут же он рассеялся, уступив место удивлению, — боги были слишком похожи на людей.

И эта мысль еще более укрепила меня в первоначальном решении — не покоряться им ни за что!

Сивобородый старец смерил меня пристальным взором и обратился к Ворону:

— Поднимись, витязь, и не страшись вины твоей, какова бы она ни была. Ибо по доброй воле явился ты на Суд, что уже само достойно похвалы и награды!

Ворон поднялся — раздавленный, трепещущий. Я впервые видел его таким — даже в день похорон Мсты, когда принял он решение следовать живым в страну мертвых за усопшей женой, не выглядел он таким подавленным. Я же еще сильнее почувствовал гнев, окончательно победивший во мне последние остатки страха.

— Ты

забыл, что он совершил преступление, кара за которое его так и не настигла! — обратился к старцу красавец юноша. — Добро б было, исчезни он после того, как избежал возмездия, — так нет же! Явился и просит о снисхождении!

Его слова окончательно заглушили во мне почтительность и уважение.

— Кто бы ты ни был, — воскликнул я, — ты не должен отзываться так о моем наставнике! Он сделал для меня больше, чем вы все четверо, вместе взятые!

Старец при этих словах добродушно улыбнулся и кивнул красавцу, который даже привстал от возмущения. Но он не успел и рта открыть, как впервые пошевелилась старуха, сидевшая против меня. Ее холодный беспристрастный взор, казалось, проник до самого сердца.

— Ты слишком молод и горяч, мальчик, — сухим безжизненным голосом заговорила она, — и ты, видимо, не ведаешь, кто перед тобою, раз осмеливаешься говорить столь дерзкие речи!

Ворон порывисто схватил меня за локоть, осаживая.

— Не говори с нею так, — шепнул он, — это сама Судья! Она решает, кого карать, кого миловать. Все свершается по ее слову!

— Юноша непочтителен, — капризно протянула дородная женщина, поигрывая прядью своих волос. — Это говорит не в его пользу, сестра! Мне он не нравится.

Красавец у ее ног выразил согласие горячим кивком и весьма красноречиво потянулся к ножу на поясе.

— Он говорит как чужеземец, — согласился старец, — но он еще слишком молод и неопытен. Я чую в нем силу духа, которую не следует сбрасывать со счетов. Кроме того, он ведь недавно был призван?

— Да, о Светлый, недавно, — почтительно отозвался Ворон. — Он ничего не знает и последовал сюда за мною, опасаясь, что на Суде богов мне будет грозить опасность!

— И он оказался прав, — снова заговорила дородная женщина. Она выпрямилась так резко, что колыхнулась ее чуть отвислая грудь. Почувствовав на себе мой чересчур пристальный взор, она не смутилась, словно очаровывать было ее целью в жизни. — Ты ведал, что может тебе грозить за эту связь, но пошел на нее!.. Тебя предупреждали, но ты оказался слеп и глух и не внял голосу рассудка. Мы пытались тебя спасти, но ты сам шел навстречу гибели!

— Я любил эту женщину, — тихо ответил Ворон.

— Ты знал, кто она!

— Я любил ее…

— Может быть, я действительно ничего не смыслю в ваших делах, — снова вылез вперед я, которому надоело стоять и слушать непонятные речи, — но разве можно осуждать за любовь?

— Любовь простого смертного к богине? — Старуха подалась вперед, и я почувствовал резь в глазах, как бывает, когда взглянешь на солнце. — Любовь человека, который был для нас ценен, к богине, которая неоднократно пятнала себя черными деяниями, вызвавшими недовольство даже среди богов? Любовь к той, которая была недостойна любви, ибо убивала всех, кто оказывался связан с нею?

В этот миг я снова почувствовал страх:

— Кем же была Мста на самом деле?

— Богиней, призывающей к мести и войне. Смыслом ее жизни было толкать на разрушения и убийства. Спроси Ворона, что совершил он с ее именем на устах!

Я оглянулся на своего наставника. Лицо его было белее снега, в глазах горел безумный огонь, пересохшие губы что-то шептали — он не то взывал к душе умершей, не то поминал свои преступления. Догадавшись, что я смотрю на него, он отвернулся и закрыл лицо руками.