Дороги богов
Шрифт:
Первые два зверя погибли, разрубленные в полете, забрызгав нас кровью. Разрубив своего волка пополам, я отмахнулся от второго, краем глаза видя, как Ворон сражается с насевшими на него зверями. Подставив одному щит, он отбивался от другого. Я пришел ему на помощь — Меч Локи разрубил хребет зверю, как сухую палку, а вслед за ним был добит и четвертый волк.
Остальные звери отступили, и мы, расчистив себе путь, бросились на людей.
Они не стали принимать бой. Лишь двое-трое, самых горячих и молодых, сунулись было наперерез нам, но прозвучал короткий приказ, и
— Пригнись!
Все, что я успел увидеть, — это был край щита, который Ворон выставил вперед, закрывая меня. В тот же миг его руки, спина, ноги и шея были утыканы стрелами. Несколько мгновений он стоял развернувшись боком к своим врагам, а потом покачнулся и рухнул навзничь.
Падая, он задел меня краем щита, и я нырнул следом за ним, припадая к земле. Между нами и лесовиками опять был валежник — корявые сучья того дерева, за стволом которого мы прятались вначале. Но теперь у меня не было времени ни на что.
Доспехи защитили Ворона, и ни одна стрела не нанесла ему смертельной раны — ни одна, кроме двух, попавших ему в шею. Из глубоких ран на горле толчками, в такт биению сердца, вытекала кровь. Мой наставник белел на глазах и отчаянно, с хрипами и судорогами, ловил ртом воздух, то и дело давясь кашлем, — наверное, часть крови протекла в легкие.
Я склонился над ним:
— Зачем? Зачем ты это сделал?
Мутнеющий взгляд Ворона остановился на мне.
— Ты… молод, — шевельнулись темные губы, на которых уже пузырилась пена. — Ты должен жить… Меч Локи… ты сохрани его… для своего сына или для Рагнарёка, пока не придет пора… Уходи…
— Нет! Я не оставлю тебя. Мы уйдем вместе!
Ворон попытался искривить губы в улыбке.
— Я ухожу первым… Суд богов свершился для меня. — Взгляд его поднялся к первым звездам. — Хотелось дожить до рассвета… Это судьба… Суд свершился…
— Тебе вредно много говорить. — Я не смотрел на умирающего, прислушиваясь к шорохам снаружи. Судя по всему, меня окружали. А может, они подумали, что мы оба мертвы?
— Тополь… Я так хотел успеть… назвать тебя сыном… Возьми, когда я умру, у меня на груди… оберег… ворон… пусть он хранит тебя, раз не смог — меня!
Кровь уже стекала по его подбородку на шею, которая вся превратилась в сплошную рану. Я взял Ворона за холодеющие руки. Он истекал кровью на моих глазах, а я ничем не мог ему помочь.
— Возьми. — Он закашлялся.
Я торопливо рванул его рубаху, расшитую когда-то самой Мстой, и там, под одеждой, успевшей пропитаться кровью, нашарил выкованную из железа фигурку ворона с распростертыми крыльями, подвешенную на кожаном шнурке. Я осторожно извлек ее на свет. Глаза умирающего смотрели сквозь нее.
— Это тебе… сын мой… — шептал он еле слышно и невнятно из-за мешавшей крови.
— Я сохраню ее, отец, — сказал я.
Не знаю, слышал ли Ворон мои последние слова. Он угас тихо и просто — кашляя, вдруг захрипел, вытягиваясь, и обмяк.
Закрыв наставнику и другу глаза, я выпрямился, стоя над ним на коленях. Мир вокруг меня умер, да и я сам чувствовал, что умираю. Передо мной лежал человек, который хотел
Я хотел умереть и отомстить за его смерть. И те, кто заслужил мести, были совсем близко. Что ж, они узнают, каковы викинги на самом деле!
Отложив меч, я сбросил плащ и кованый доспех, стянул через голову рубаху и остался полуобнаженным. Потом снял сапоги и покрепче стянул порты поясом. На голую грудь я повесил оберег Ворона и, взяв в две руки по мечу, медленно встал, подставляя себя стрелам.
Смерть надо было встретить с открытым сердцем, и я шагнул навстречу врагам, не думая ни о чем. Мне было все равно, сколько их впереди, ждут меня стрелы или копья. Я даже не считал вышедших против меня и не чувствовал ничего. Я умер и вновь родился, и во мне новом не было и тени страха — я знал, что иду убивать…
Это потом мне поведали, что глаза мои были совершенно пусты — мертвы, лишены всякой мысли и чувства. Но тогда я просто шел один против всех, держа в каждой руке по мечу, шел сквозь врагов, и лесовики, вставшие было против меня, вдруг дрогнули и начали один за другим опускать оружие на землю, отступая…
— Здрав будь!
Звук человечьего голоса, пробившись сквозь туман в сознании, вернул меня к жизни. Я уронил руки и пошатнулся, стараясь изо всех сил удержаться на ногах и не показать своей слабости. Но стыдить меня было некому — чьи-то заботливые руки набросили мне на плечи плащ, приобняли за плечи, как раненого, повели за собой. Я шел как в тумане, подчиняясь ведущей руке, и послушно, как ребенок, опустился на землю возле маленького костерка.
Озаренные огнем, на меня смотрели дочерна загорелые лица — большеглазые, скуластые, напоминающие чем-то северян и одновременно прокаленных солнцем жителей южных стран, поклоняющихся Аллаху. Большинство были молоды, мои ровесники, но меж ними попалось несколько старших — один из них и привел меня к огню.
— Прости нас, — сказал этот человек, выговаривая слова очень чисто и старательно. — Мы не знали, что ты один из нас…
Я оглянулся на говорившего. Смуглолицый и темноволосый, как южанин, резкими чертами лица он тем не менее был северянином. Только горбатый нос и тонкие яркие губы портили впечатление. Он тоже был обнажен до пояса — его куртка, сшитая из шкуры молодого медведя, лежала на моих плечах.
— Кто вы? — спросил я.
— Нас называют Лесными Всадниками, друг, — ответил он. — Мы сожалеем, что сразу не распознали тебя и причинили тебе вред. Позволь узнать твое имя!
Обликом я нисколько не походил на лесовиков и поэтому уклонился от вопроса:
— Но как вы решили, что я — вашего племени?
— Волк всегда остается волком, даже если его выкормили вместе со щенками домашней собаки, — подал голос один из парней.
— Мы прочли это в твоих глазах, берсерк, — объяснил старший лесовик. — Кто был тебе тот человек?