Дороги и судьбы
Шрифт:
Дамы, застигнутые мною в ардовском дворе, шли, оказывается, к воротам, чтобы ловить такси и тоже ехать на вокзал. Подвернулась я, и они сели в мою машину. Едва я успела тронуться, как из подъезда Ардовых выскочила И. Н. Пунина. Куда? Какие там вокзалы! Надо немедля ехать в Иностранную комиссию и там ждать Аню и Борю. Они вот-вот получат билеты, такси может подвернуться не сразу, туда надо подать машину, это сейчас самое важное! Дамы вновь устремились к воротам, а ко мне села Ирина Николаевна... Мы въехали во двор Союза писателей в тот самый момент, когда из флигеля Иностранной комиссии вышли Аня и Боря. Билеты
Я взглянула на часы и содрогнулась: до отхода поезда оставалось не больше получаса. Воображать, с каким лицом сидит сейчас Ахматова в зале ожидания Белорусского вокзала, я не стала: ни на секунду нельзя отвлекаться, надо сосредоточиться на главном - вовремя довезти.
Ехали в гробовом молчании. Не одна я знала, который час, не одна я считала минуты до отхода поезда... Хватило бы любой случайности - лопнувшей шины, свистка милиционера, транспортной пробки, любой непредвиденной задержки,- и поездка в Англию сорвалась бы. Именно сорвалась, не отложилась, ибо вторично этого Ахматова уже не вынесла бы. Я вполне понимала тяжесть лежащей на мне ответственности.
Своих пассажиров я высадила у самого входа и видела, как они тут же ринулись бежать... А сама задержалась, не сразу нашла место, куда поставить машину. Поэтому застала лишь заключительный момент шествия по перрону: Анне Андреевне помогали взойти в вагон. Нитроглицерин, как мне сообщили, она уже принимала. Лица ее я не видела. Увидела несколькими минутами позже, успокоенным, в окне поплывшего вагона.
Вернувшись из Англии, Ахматова уехала в Комарово, и там, в последних числах августа, я навестила ее.
К удивлению моему, других гостей в тот день у Анны Андреевны не было, я оказалась единственной... Появление мое на ступеньках веранды было для Ахматовой неожиданным, и я с благодарностью вспоминаю ее осветившееся радостью лицо. Она сказала юмористически жалобным голосом: "Человека забыли!" Была в тот день ясная, веселая, добрая. Мы вместе обедали и даже вина выпили. Она читала стихи. Именно в тот день я впервые услыхала сильно меня тронувшее стихотворение "Памяти В. С. Срезневской":
Почти не может быть, ведь ты была всегда:
В тени блаженных лип, в блокаде и в больнице,
В тюремной камере и там, где злые птицы,
И травы пышные, и страшная вода.
О, как менялось все, но ты была всегда...
Уходить не хотелось, но пришлось: ночью я ехала в Москву. Я шла к калитке, Анна Андреевна стояла на крыльце, провожая. Нет, не было у меня никаких предчувствий. Никакой внутренний голос не шептал мне, что я в последний раз вижу ее в этом зеленом домике, в этой "будке". Тут был ее дом. Письменный стол, похожий на клавесин, старинные бронзовые подсвечники, ветхое, но красивое покрывало на тахте (тахта - матрас на кирпичах), продавленное кресло, случайные стулья, скверная клеенка на столе веранды вся обстановка домика носила на себе отпечаток самой хозяйки: смесь изысканности и равнодушия ко всему материальному...
Я шла к калитке, она стояла на крыльце, провожая. Я оглянулась, улыбнулась, махнула рукой, вышла, скрипнув калиткой, зашагала к станции.
Земля хотя и не родная,
Но памятная навсегда,
И в море нежно-ледяная
И несоленая вода.
На дне песок белее мела,
А воздух пьяный, как вино,
И сосен розовое тело
В закатный час обнажено...
В ноябре того же 1965 года у Ахматовой случился последний инфаркт. Из квартиры Ардовых ее увезли в Боткинскую больницу. Она пролежала больше трех месяцев...
6 декабре заболела, а в ночь на пятнадцатое скончалась моя мать. В эти дни смерти и похорон меня ни на минуту не покидали, постоянно звеня в ушах, ахматовские строки: "Почти не может быть, ведь ты была всегда... О, как менялось все, но ты была всегда..."
Январь 1966 года. Ахматовой лучше, к ней пускают посетителей, а я не могу навестить ее. Моя мать, сверстница Анны Андреевны, умерла от болезни сердца, и мне казалось, что известие это не только огорчит, но и испугает Ахматову. Притворяться же, делать вид, что в жизни моей за это время ничего не произошло, я не могла... Уже доходили до меня слухи, что Анна Андреевна удивлена моим отсутствием, уже передавали мне ее слова: "Интересно, с каким лицом явится ко мне теперь Наташа?" Я явилась наконец с тем лицом, какое у меня было тогда: с лицом печальным. Анна Андреевна сидела в кресле в больничном коридоре, было ей значительно лучше, и я сочла возможным сообщить печальную весть. Всей правды, однако, не сказала: солгала, что мама умерла от воспаления легких.
Именно там, в этом коридоре (а мимо мелькали белые халаты, больничные пижамы, и кто-то рядом говорил по телефону-автомату), именно там я видела Ахматову в последний раз.
Это уже февраль был. Я приехала в больницу вместе с Еленой Сергеевной Булгаковой. Ахматова очень любила М. А. Булгакова (его памяти посвящены стихи: "Вот это я тебе, взамен могильных роз, взамен кадильного куренья...") и сохранила нежную привязанность к его вдове...
Анна Андреевна сидела в том же кресле, встретила нас радостно. Сообщила, что сегодня не только ходила по коридору, "как большая", но и немного по лестнице...
Значит, опасность миновала, значит, выздоравливает. Так нам казалось в те минуты, и так казалось Ахматовой - она была веселой, говорливой, нечасто я ее видела такой! До слез рассмешила нас, рассказав с ей свойственным сатирическим блеском один забавный случай из своей жизни... Так и простились с ней, смеясь...
Через несколько дней мы с А. А. Реформатским уехали в Малеевку писательский Дом творчества около Рузы. Там я узнала, что все произошло так, как было задумано: в первых числах марта Анна Андреевна из больницы выписалась и вместе с Ниной Антоновной отправилась в санаторий в Домодедове. Там и скончалась.