Дороги Катманду
Шрифт:
Мандзони следовало считать бедняком. Точнее, он был человеком, у которого ничего нет, потому что он все отдал конторе, свое достояние и свою жизнь. Пятидесяти лет, с поседевшими короткими волосами, он выглядел толстяком, потому что в Италии бедняки питаются одними спагетти. Он объяснял собеседнику, что ему нужны деньги, деньги и еще раз деньги. Его бюро открыло в Калькутте столовую, чтобы подкармливать рисом бездомных детей, но денег хватало только на шестьсот порций, тогда как каждое утро перед столовой возникала очередь из нескольких тысяч детей, и каждое утро дети умирали в
На другом конце провода «коммандаторе» протестовал. Он уже передал этой конторе столько денег и постоянно добавлял еще и еще… Пусть Мандзони обратится к кому-нибудь другому!
— К кому, по-вашему, я еще могу обратиться, кроме тех, кто действительно дает деньги! — рявкнул Мандзони.
В итоге он добился обещания, положил трубку и вытер лоб.
— Извините, у меня был важный разговор, — обратился он на плохом французском к Оливье. — Это ужасно! Я все время должен искать деньги где-нибудь на стороне! Их никогда не хватает! Никогда!.. Итак, вы собираетесь ехать в Индию?
— Да, собираюсь, — ответил Оливье.
— Вы знаете, чем мы там занимаемся?
— В общем, да…
Мандзони вскочил из-за стола и подбежал к Оливье, чтобы лучше видеть его. Он обратился к нему на «ты»:
— Кто тебе рассказал про нас?
— Один парижский приятель. Он уехал в Индию в прошлом году.
— Почему ты не обратился в наше парижское отделение?
— Париж мне отвратителен! Я уехал из Франции, а теперь я хочу уехать из Европы.
Мандзони грохнул кулаком по столу.
— Нам не нужны типы, испытывающие отвращение к чему-либо! Нам нужны энтузиасты! Способные полюбить наше дело! Способные на жертвы! Как у тебя со всем этим?
— Не знаю, — жестко ответил Оливье. — Я такой, какой я есть, и вы или берете меня таким, или не берете.
Мандзони отступил на шаг, подбоченился и уставился на Оливье. Кажется, неплохой парень, но туда ведь нельзя отправить кого попало…
Оливье смотрел на круглое лицо собеседника и на плакат на стене за его спиной. На нем был изображен смуглый ребенок с огромными глазами, умолявший спасти ему жизнь.
— Как зовут твоего приятеля? — внезапно спросил его Мандзони.
— Патрик Вибье.
— Патрик! Что же ты раньше не сказал! Это же замечательный парень! Вот, смотри, он сейчас здесь…
Мандзони подошел к карте Индии, пришпиленной к стене рядом с плакатом. Поднявшись на цыпочки, он с трудом дотянулся до кнопки с красной головкой в верхней части карты.
— Вот здесь, в Палнахе. Он копает колодцы. Он собирался пробыть там два года, но заболел и теперь должен вернуться. Замены для него нет. Нам недостает всего, но особенно не хватает добровольцев! Эти бездельники! Вместо того чтобы слоняться по улицам и трепаться о футболе!.. Они ни на что не годятся! А вы, парижане, похоже, уверены, что ничего лучше баррикад на свете не существует…
Он потел, он кричал, он яростно жестикулировал. Наконец вытер лоб и вернулся за стол.
— Ты сможешь заменить его?
— Конечно, я хотел бы…
— Я отправлю ему телеграмму. Если он гарантирует, что с тобой все будет в порядке, я пошлю тебя
— Знаю.
— Тебе придется дать обязательство пробыть там два года!
— Я знаю…
— Ты ничего не будешь там зарабатывать… Ты едешь туда не для того, чтобы зашибить деньжат. Ты будешь работать там ради жизни других людей!
— Знаю…
— Конечно, дорогу туда мы тебе оплатим…
Мандзони забарабанил обоими кулаками по столу и вскочил.
— Но нам нужны деньги! Деньги!
Распахнув двери, он прокричал несколько имен. Парни и девушки, вся его римская команда, добровольцы и стажеры, испуганные его воплями, столпились в кабинете. Мандзони сгреб с полки несколько банок для сбора пожертвований. На них были наклеены уменьшенные копии плаката с голодным ребенком. Он раздал банки, продолжая кричать:
— Нам нужны деньги! Оставьте все дела! Идите попрошайничать! Просить милостыню!
Он обратился к Оливье, сунув ему в руки банку:
— И ты тоже!
Потом он вытолкал всех на улицу, сел за стол, вытер лоб и набрал номер очередного «коммандаторе».
Патрик ждал его в аэропорту. Когда он хлопнул Оливье по плечу, тот подскочил от неожиданности. Он не узнал Патрика. У того еще в Париже была тонкая фигура; теперь же он совсем отощал. Он был подстрижен «под ноль», загорелое лицо напоминало цветом гаванскую сигару. Очки в металлической оправе увеличивали глаза; его взгляд оставался таким же светлым и чистым, словно взгляд ребенка.
Насладившись растерянностью Оливье, Патрик рассмеялся.
— А вот ты совсем не изменился, — сказал он.
— Что с тобой? — спросил Оливье, проведя рукой по короткому бобрику приятеля. — Ты что, решил скопировать Г анди?
— Ты почти угадал… У тебя есть багаж?
Оливье приподнял рюкзак.
— Вот весь мой багаж.
— Отлично, так ты быстрее пройдешь таможню. Я займусь этим. Передай свой паспорт тому типу…
Оливье предъявил паспорт служащему в тюрбане, который, увидев визу на два года, мгновенно настроился враждебно. Он спросил на английском, что Оливье будет делать в Индии. Тот не понял и сказал ему это по-французски. Но чиновник прекрасно все понял и без слов. Перед ним был еще один человек Запада, из числа тех, что приезжают, чтобы спасти Индию своими советами и своими долларами, своей моралью и своей техникой. И, прежде всего, своим чувством превосходства. Но паспорт был в порядке, он ничего не мог поделать. И он поставил печать с такой силой, словно нанес удар кинжалом.
Огромные вентиляторы с лопастями, похожими на пропеллеры самолета, рядами свисавшие с потолка зала аэропорта, лениво перемешивали горячий воздух. Оливье рухнул в кресло. Было слишком жарко, ему хотелось пить, у него было нечисто на совести, и он чувствовал себя не в своей тарелке. Патрик быстро вернулся с его рюкзаком.
— Ну-ка, вставай, лодырь! Нас ждет джип. Впереди у нас длинная дорога, нужно успеть до ночи!
Оливье поднялся и взялся за рюкзак. Патрик был рад, словно встретил брата.